Анна Иванова - Вера. Надежда. Смерть [СИ]

— Знаю, — выставил на показ ямочки на щеках он, — но мне через час в командировку улетать, на две недели. Можно я с мамой полчасика посижу?

— Вообще-то, у нас даже подъема еще не было… Но, если на две недели уезжаете, что ж поделать.

Облезлая крыса посторонилась. Протискиваясь мимо нее в холл, он заметил полы ночнушки, торчащие из-под ее халата. При виде застиранных кружев его передернуло.

— Холодно сегодня, да? — заметила она.

Нужно быть осторожнее. Не хватало еще, чтобы психушные крысы что-нибудь заподозрили и ограничили ему доступ к матери.

— На улице свежо, а у вас замечательно. Как раз идеальная температура.

— Да, мы поддерживаем…

По дороге в комнату матери она нудела про отопительную систему, а он кивал и поддакивал, делая вид, будто слушает. Внутри закипало. Еще минута этой нудятины, и он вмажет крысе так, что ее вытянутая сморщенная мордочка превратится в блин. Подойдя к нужной двери, она наконец-то замолкла.

— Подождите здесь минутку, я ее разбужу.

— Да я могу сам…

— Это моя работа.

Пока Антон стоял, прислонившись к стене, из комнаты доносилось монотонное бормотание. Ему пришлось еще раз широко разинуть рот, чтобы зубы перестали скрипеть от напряжения.

— Мамочка, милая, привет! — еле успел прикрыть рот он перед тем, как дверь распахнулась.

За ней показалась старушка в белом хлопковом платке и халате в цветочек. На ее шее, как и всю его сознательную жизнь, была нитка жемчуга. Папин подарок, которому всегда будет больше лет, чем самому Антону. Она миллион раз срывала украшение, а он отдавал его в починку. Сиделки, собиравшие бусины, наверняка присваивали часть жемчужин себе, потому что с каждым разом нитка становилась все короче. Они ворчали, будто украшение старушке уже ни к чему, но он настаивал. Во-первых, она была моложе многих облезлых крыс, которые за ней присматривали, но спустя десять лет в клинике об этом уже никто не помнил. Во-вторых, жемчуг — память, а ее у мамочки и так осталось слишком мало.

— Потише тут, — шикнула облезлая крыса и прикрыла за собой дверь.

— Ну привет, мама, — склонился над полулежащей на приподнятой подушке женщиной Антон и провел кончиками пальцев по жемчужинам. — Я смотрю, ты себя хорошо вела в последнее время. Папин подарок не снимала.

Вблизи, в чертах ее лица, он различил те самые брови, которые хмурились, когда он отказывался делать уроки, пока папа не придет домой. Те самые губы, которые тряслись, когда с крыльца доносились тяжелые шаги. Те самые глаза, вечно на мокром месте, которые теперь бессмысленно уставились в стену.

— А помнишь, мам, когда он тебе его подарил? Нет? — Антон присел на краешек кровати. — Хорошо, что я помню. Сейчас расскажу. Он в тот день в первый раз к тете Оле зашел, соседке. Не помнишь? Которая потом к нам в гости постоянно приходила. Они с папой еще в вашей спальне закрывались, а тетя Оля так смешно ухала.

Он расхохотался, но выражение лица матери не изменилось. Ему хотелось, чтобы ее брови нахмурились. Чтобы губы затряслись, а глаза покраснели от слез. Раньше этого напоминания было достаточно, но с каждым годом добиться цели становилось все сложнее. Нет, она не становилась с годами сильнее. Наоборот, слабела умом. В последнее время до ее сознания было уже не достучаться, приходилось действовать через тело.

Антон достал из кармана булавку. Раскрыв, поднес ее к пальцу матери. Та дернулась всем телом, но руку не убрала.

— Вот и молодец, — сказал он, поглаживая тыльную сторону ее ладони. — Вот и умница…

Успокоив воркованием ее ослабленный ум, он просунул острие под кончик ногтя и с силой надавил. На этот раз женщина попыталась отдернуть руку, но он крепко ухватил ее за запястье и продолжил давить, пока булавка не уперлась во что-то твердое. Черты лицо приняли то самое плаксивое выражение. По складкам на щеках побежали слезы.

— Вот так, дорогая моя. Вот так. Помни это, — наклонился он к ее уху и зашептал голосом с до боли знакомой, родной интонацией. — Помни, любимая моя, ты плохая мамочка. Ты очень плохая мамочка, дорогая моя, и никчемная жена.

— Нормально у вас все?

Антон выдернул булавку из-под ногтя матери и обернулся. На пороге стояла бесцветная крыса.

— Чего она? — кивнула крыса на мать.

— Старое вспомнила.

— Это хорошо, — выходя из комнаты, пробормотала крыса. — Это ей полезно.

Если верить парню из агентства, реклама работала уже больше двух часов. Проверить я это не могла, но и сомневаться повода не было. Чего я ждала? Думала, будто насильник в бешенстве ворвется в мою квартиру, а я встречу его с пистолетом в руках? На этот раз с заряженным, я проверила. Но без толку. Во-первых, он достаточно терпелив, чтобы дождаться более удобного момента. А во-вторых, под окнами все еще стояла машина Ильи.

Пришлось позвонить ему и попросить съездить к матери Нади. Уговорить ее подать заявление о пропаже дочери. Не знаю, какие между ними отношения, и почему та до сих пор не забила тревогу, но одно ясно наверняка: Надю не найдут. Как и всех предыдущих жертв моего насильника, кроме меня и еще одной, гораздо менее везучей. Илья, кажется, и сам не верил, что заявление чем-нибудь поможет, но все же согласился поговорить с Надиной мамой.

Стоило его машине отъехать от подъезда, как раздался дверной звонок. Уже открывая первую дверь и целясь из пистолета во вторую, я подумала, что маньяк вряд ли стал бы звонить, да еще так настойчиво. С другой стороны, почему нет? Он же позвал меня на свидание, чтобы изнасиловать. Гость стоял сбоку от двери, в глазок была видна только тень.

— Кто там? — спросила я скрипучим, будто разделившимся на нестройное трезвучие голосом.

— Смерть твоя пришла, — донеслось из-за двери. — Открывай, четвертовать буду.

Вздохнув, я спрятала пистолет за пояс пижамных брюк, и принялась греметь ключами.

— Кися, ну ты совсем офигела? — протиснулась в квартиру и прикрыла за собой дверь Валя так, словно за ее спиной поджидала толпа папарацци. Или маньяк. Я на всякий случай выглянула в подъезд. Никого.

— А что я сделала? — все еще не расслабляясь, захлопнула дверь я. — Если снова о чем-то написали…

— Тебе в прошлый раз не хватило, еще хочешь? Вспомни лучше, на что ты забила. Видосик где?

— Ах, это…

— Короче, зая. Надо уже отогнать эту тему на ютубчик, и ахай потом, сколько хочешь.

— Я не дубу этого делать, — наконец-то призналась не только Вале, но и самой себе я. — На школу эта история никак влиять не должна. Тот, кто на самом деле хочет учиться, все равно придет.

— Фиг знает, — покосилась на меня Валя. — А в этих, как их, благотворительных целях?

— Чтобы кому-то помочь, мне нужно разобраться со своими проблемами.