Чарльз Мартин - Хранитель вод [litres]

Клей.

Смахнув с глаз кровь, я поднялся и заковылял к тротуару, где уже собиралась толпа, а Клей все стоял над телом Детанджело, словно Мохаммед Али над очередным поверженным чемпионом. Я смотрел на него, но не мог поверить своим глазам. Я знал, что Клей очень болен и что ему восемьдесят лет. Как он успел добраться сюда от комнаты Элли, где я в последний раз видел его лежащим в луже крови на полу?

Я таращился на него в немом изумлении, а Клей смотрел на потерявшего сознание человека у своих ног и улыбался на удивление мирной, безмятежной улыбкой. Я заметил, что зубы у него тоже были красными от крови. Наконец он слегка покачнулся и, сдвинувшись с места, прошаркал к ближайшей скамье, сел, скрестил ноги и, сложив на коленях огромные руки, принялся рассматривать их, как человек, только что сделавший маникюр. Напоследок он бросил беглый взгляд на рассеченные костяшки на левой руке, потом поднял голову и кивнул мне.

Я кивнул в ответ и посмотрел на оглушенного человека на асфальте. Я знал, что могу его убить. Быть может, мне даже следовало его убить, но я знал и то, что тюрьма – не самое лучшее место для насильников, педофилов и торговцев живым товаром. В тюрьме твои грехи возвращаются к тебе же, да к тому же с процентами. Нет, прикончить его сейчас означало бы проявить ненужное милосердие.

И я заковылял вперед. Когда Детанджело очнулся (для этого мне пришлось нажать ему на верхнюю губу), первым, что он увидел, было мое лицо, но я не дал ему возможности слишком долго смотреть на меня. Перевернув его лицом вниз, я двинул ему коленом в почку, двинул другим коленом в месиво, оставшееся от его подколенных сухожилий, а потом завернул руку за спину и вздернул как можно выше, разрывая мышцы плеча и выворачивая кость из сустава.

Он вскрикнул и снова потерял сознание.

Через полчаса санитары «скорой», пытавшиеся заштопать мои новые раны, срезали с меня рубашку и превратили джинсы в шорты. Я не обращал внимания на их манипуляции. От потери крови я очень ослабел, и единственное, чего мне хотелось, это спать. Они уже взгромоздили меня на носилки и собирались грузить в машину, когда я увидел сестру Джун. Она быстро подошла к носилкам и взяла меня за запястье. Лицо у нее было напряженным.

– Сестра Мари… – Монахиня показала на стоявший на набережной древний «кадиллак». Она ничего не добавила, но этого и не требовалось. Не обращая внимания на протесты санитаров, я сполз с носилок, дохромал до машины и кулем свалился на переднее пассажирское сиденье. Элли молча втиснулась на заднее. Машина тронулась, и я увидел, что ночь прошла и в небе горят золотые лучи солнца.

Поездка через город была недолгой – в отличие от меня, сестра Джун знала здесь каждый переулочек, который помогал сократить путь. За все время она не произнесла ни слова. Мы с Элли тоже молчали.

Остановившись у ворот монастыря, мы пересекли пустынный внутренний двор (никаких павлинов) и ступили на петляющую между деревьями тропинку. Вокруг царила тишина, не нарушавшаяся даже пением птиц, только орхидеи благоухали на разные лады да шумело за деревьями море.

Поднявшись на крыльцо коттеджа, сестра Джун отворила дверь и посторонилась, пропуская меня вперед.

Мари лежала на кровати. Ее лицо освещал единственный ночник, на груди лежала корешком вверх моя последняя, тринадцатая книга. Остальные тома всё так же стояли на самодельной полке над кроватью – потрепанные, потертые, подклеенные.

– Мари… – Я шагнул вперед и опустился на колени рядом с кроватью. В ушах у меня шумело, голова кружилась то ли от радости, то ли у меня начинался бред.

Мари улыбнулась, и я взял ее за руку.

– Мне очень нравится… – свободной рукой Мари постучала по корешку книги. Она была намного бледнее, чем в прошлый раз, губы запеклись, глаза лихорадочно блестели, и я понял, что она изо всех сил старается справиться с болью. – Это моя самая любимая…

Говорила она с трудом, и я кивнул. У меня было множество вопросов, но я не решался их задать: у кого хватило бы решимости допрашивать умирающую?

Мари с трудом вдохнула. Выдохнула. Подалась в сторону и прижалась ко мне лбом. Когда она снова заговорила, в ее голосе не было ни муки, ни страха.

– Отведи меня домой…

Я покачал головой.

– Мне… мне так много нужно тебе сказать.

Движением иссохшей кисти Мари показала на полку с книгами.

– Ты уже сказал. – Она слабо улыбнулась. – Ты говорил мне это снова и снова, десять тысяч раз… Я слушала твой голос и гадала, войдешь ли ты когда-нибудь в эту дверь…

Я кивнул и открыл рот, но слова не шли с языка.

Мари чуть заметно усмехнулась.

– Ты был со мной каждый день. Каждое утро и на закате. Я никогда не была одна… – Она замолчала, чтобы отдышаться. На виске Мари вспухла вена – ее сердце работало с огромным напряжением, гоняя по жилам густую кровь, в которой почти не было живительного кислорода. И каждую минуту оно могло отказать.

Мари словно прочла мои мысли. Коснувшись сухой ладонью моей щеки, она произнесла чуть слышно:

– У нас мало времени, так что… – она с силой втянула в себя кислород, – я сбежала, потому что… потому что чувствовала себя недостойной твоей любви. Чем сильнее я тебя отталкивала, тем упорнее ты становился, тем настойчивее меня искал. Ты словно задался целью убедить меня в том, что я ошибаюсь. – Мари попыталась улыбнуться. – Если бы ты знал, сколько раз я смотрела на тебя из окна… из разных окон. Ты был так близко, что наверняка услышал бы, если бы я тебя окликнула, но я не осмеливалась тебя позвать. Я знала, что́ я натворила, и…

– Мари…

Она остановила меня нетерпеливым жестом.

– Я знаю, что не заслуживаю прощения, но… у меня есть просьба.

– Говори.

Мари дышала медленно, с трудом. Вдох. Выдох. Еще раз. Медленно поднялась рука, Мари вытащила прозрачную трубку из ноздри. Показала за окно, на берег, стиснула мои пальцы.

– Будь моим духовником… и отведи меня домой.

Я сглотнул. Я отлично понимал, о чем она просит, и это вызвало в моей душе такую боль, что я готов был умереть, лишь бы не испытывать ничего подобного.

– Только если сначала ты позволишь мне быть твоим мужем.

Мари моргнула и улыбнулась. Говорить она не могла. Поднявшись с колен, я подсунул под нее руки. Ее тело было совсем легким, и я без труда удерживал его на весу. Мари обвила руками мою шею и прижалась носом к щеке. Вдох. Выдох. Она была совершенно невесома, но мне казалось – ее тяжесть вот-вот раздавит меня, размажет по бетонному полу.

Лишившись кислорода из баллона, Мари с трудом могла сосредоточиться, и мне пришлось позвать ее оттуда, куда она уплывала:

– Мари, любимая…

Даже в самом страшном сне мне не могло присниться, что все закончится именно так. Губы у меня дрожали, мысли неслись вскачь, язык прилип к гортани. Я не мог издать ни звука. Вместо этого я лишь прижал Мари к груди и, выйдя из домика, зашагал к воде, чувствуя, как вытекает из тела Мари жизнь и ее место занимает холодная тьма.