Чарльз Мартин - Хранитель вод [litres]

Любовь – как вода. Как ее ни режь, как ни терзай, как ни разбрызгивай, пройдут минуты, и она станет такой же, как была. Отдельные капли сольются друг с другом, словно ничего не произошло. Не останется ни шрамов, ни следов, поверхность снова станет гладкой, а огромная масса воды – целой. Только чистая, прозрачная, прохладная вода… Любовь, как вода, тоже заполняет собой все пустоты и неровности; она истекает из самых глубоких наших ран, утоляя боль и снова делая нас целыми. Исцеляя. Вот такое это непостижимое чудо – любовь! Чем больше ты даришь ее окружающим, тем больше у тебя остается. Я не понимаю, почему так происходит. Я знаю только одно: это так и иначе просто не может быть!»

Договорив последние слова, я перевернул урну, и прах Мари рассеялся по воде, образовав вокруг меня хорошо различимое серое облачко. Его крошечные частички липли к коже, и их тут же смывали плещущиеся у моих колен маленькие волны.

Потом я высыпал в воду пепел всех написанных мною слов. Я знал, что с ними Мари будет уютнее. Что они согреют ее. Напомнят, если она забудет. Если эта вода вдруг заговорит, я хочу, чтобы у нее был мой голос и чтобы каждая волна снова и снова повторяла только одно: что бы Мари ни сделала тогда или сейчас, я буду любить ее всегда.

И ничто, ничто и никогда нас не разлучит.

Любви это по силам. Она изгоняет боль, тьму, страх – все, что однажды может погрузить нас на самое дно. Любовь напоминает нам, кто мы есть и какой путь нам изначально уготован. Какими мы должны стать. Ничто и никогда не сможет ее одолеть.

Вытряхнув из урн последние частички праха, я смотрел, как под действием волн и течения облачко в воде расходится все шире. Теперь уже было не разобрать, где Мари, а где мои воспоминания, которые я превратил в напечатанные на бумаге слова. Отлив продолжался, и притянутая луной вода отступала все дальше, унося Мари туда, где океан сливался с небом.

Через несколько часов, подумал я, Мари уже подхватит Гольфстрим, и она снова будет свободной.

Несколько дней спустя я сидел на полу часовни под надписью, которую Энжел сделала своей губной помадой. Рядом лежали инструменты, а в руках у меня был нагревшийся «Дреммель» с насадкой. Я только что закончил высекать на стене часовни новые имена.

ЭНЖЕЛ

ЭЛЛИ

МАРИ

ЛЕТТА

КЛЕЙ

Прошло несколько минут, и, подхваченный каким-то необъяснимым порывом, я поднялся и высек на стене чуть выше:

«ОНИ ПОТЕРЯЛИ ВСЁ, НО НЕ СЛОМАЛИСЬ И СУМЕЛИ ПЕРЕЙТИ ОТ РАБСТВА К СВОБОДЕ».

Закончив, я снова сел у стены и, привалившись к ней спиной, некоторое время разглядывал высеченные в камне новые имена. День выдался жаркий, поэтому я скинул рубаху, но пот все равно ручейками стекал у меня по лбу, по груди и по спине, словно смывая грехи и горечь потери. Но чем дольше я разглядывал стену, тем сильнее я ощущал некое беспокойство. Что-то меня смущало. Солдата, по-видимому, тоже. Он прекрасно освоился с островной жизнью и сейчас лежал брюхом кверху на прохладном каменном полу часовни, высунув язык и повиливая хвостом. И все же его взгляд казался мне вопросительным.

– Ну, что скажешь? Чего не хватает? – спросил я, но Солдат только быстрее заработал хвостом.

Чуть не до вечера я бродил по часовне, пытаясь сообразить, что же меня смущает. И только около полуночи, когда я, выйдя освежиться, стоял по колено в приливной волне, меня осенило. Поспешно вернувшись в часовню, я подобрал с пола «Дреммель» и принялся за работу. Она не заняла много времени. Спустя десять минут я сдул со стены пыль, протер надпись влажной тряпкой и отступил на шаг, снова и снова перечитывая два только что добавленных мною имени:

ДЭВИД ПАССТОР

ДЭВИД МЕРФИ ПАССТЕР

Иногда мне самому бывает нелегко разобраться, куда же завела меня жизнь. Где я, на каком свете, в какой реальности? Эти два имени… они тоже оторвались от ветки, и теперь их, словно осенние листья, стремительно нес куда-то ветер – соленый океанский ветер, который ворвался в часовню сквозь открытую дверь.

Я никак не мог решить, кем из этих двоих я хочу быть.

На сборы потребовалось совсем немного времени. Я уложил кое-какие вещи, запер пару дверей, проверил систему автополива. Вскоре после полудня мы с Солдатом были на аэродроме. Самолет уже ждал. Мы поднялись на борт и спустя три часа приземлились на частном аэродроме в десяти минутах езды от Фритауна. Там я открыл свой личный гараж, вывел оттуда джип-«шевроле» с дизельным двигателем и включил полный привод. Асфальтированная дорога под колесами быстро закончилась, и мы начали карабкаться вверх по каменистой горной тропе.

О своем приезде я никого не предупредил. Даже Боунза. Только пилоты знали, где они должны меня забрать и куда доставить, но и их я известил о своих намерениях всего за несколько часов. Теперь я ехал к Фритауну по дальним проселкам и в конце концов затормозил у поворота на тропу, которая, поднимаясь чуть не на самую вершину скалистого четырнадцатитысячника, давала мне возможность подобраться к Орлиному Гнезду, так сказать, с черного хода. Почему я выбрал этот путь? Не знаю. Наверное, мне нужно было побыть наедине с собственными мыслями, а небольшой домик на вершине горы подходил для этого как нельзя лучше. Ну, а если быть до конца откровенным, мне хотелось незаметно понаблюдать за Энжел и Леттой. В первую очередь – за Леттой.

Чтобы акклиматизироваться к высокогорью, требовалось время, к тому же я еще не совсем оправился от ран, поэтому поднимался я не торопясь. С другой стороны, спешить мне было особо некуда, да и вопросы, которые я собирался обдумать, никуда не делись.

До Орлиного Гнезда я добрался уже на закате. Несмотря на то что на равнине стояло позднее лето, к вечеру температура на вершине упала ниже сорока [47] Ок. +4 °C. – довольно прохладно для парня, привыкшего к флоридским субтропикам. Первым делом я развел в камине огонь, сварил кофе и, выйдя с кружкой на террасу, стал смотреть на лежащий внизу Фритаун.

Даже без помощи оптики я скоро начал различать знакомые фигуры – не лица, а именно фигуры, жесты, походку. Я помнил их очень хорошо и узнавал с первого взгляда. И каждый раз я невольно улыбался.

Я решил, что спущусь вниз завтра. Сегодня вечером я хотел бы повидать только одного человека. Мы провели вместе некоторое время и проплыли немало миль, и мне хотелось знать, что́ призвало меня сюда: ее образ, запах ее кожи, звук ее голоса, или наша эмоциональная связь была лишь следствием общей психологической травмы, которую мы получили, отправившись на поиски Энжел. А еще мне нужно было знать, готов ли я отдать свое сердце другой? Вполне ли оно исцелилось и способен ли я хотя бы отчасти управлять своими чувствами и эмоциями? Свободно ли оно или по-прежнему нет? Всего этого я не знал и потому продолжал смотреть в бинокль на небольшой особняк, в котором Летта, Энжел и Элли прожили последний месяц.