Чарльз Мартин - Хранитель вод [litres]

На кухне особняка Энжел и Элли готовили ужин. Они суетились вокруг кастрюли с кипящей водой и, кажется, что-то пели. Энжел размахивала пучком макарон, словно дирижерской палочкой, а моя дочь сжимала в руке деревянный половник, который выполнял роль микрофона. Энжел выглядела вполне здоровой и довольной – похоже, она набрала несколько фунтов, но это шло ей гораздо больше, чем противоестественная «модельная» худоба. Даже ее волосы были теперь нормального цвета – дочь Летты оказалась шатенкой с очень красивым золотисто-каштановым отливом. Радио в кухне было включено на полную мощность, и, если судить по долетавшим до меня обрывкам, девушки оттягивались под композицию «Остановись во имя любви». Энжел, изображая хор, громко выкрикивала припев («Остановись!») и жестом регулировщика выбрасывала перед собой выпрямленную ладонь, продолжая при этом увлеченно размахивать свободной рукой с зажатыми в ней макаронами. Выглядело это достаточно комично, но я невольно подумал: раз у человека появилось желание дурачиться, не значит ли это, что курс психологической реабилитации проходит вполне успешно? Несколько сложнее была проблема избавления от физиологической зависимости, но мне казалось, что и с ней Энжел – с помощью наших врачей – в конце концов справится. По всему было видно – быть собой ей нравится гораздо больше, чем быть какой-то другой, выдуманной Энжел.

Элли тем временем продолжала увлеченно петь в половник. Ее высокий и звонкий голос, перекрывавший даже динамики радиоприемника, я слышал достаточно отчетливо. Выглядела она веселой и беспечной, и я подумал, что новая жизнь пришлась ей по вкусу.

Но сколько я ни разглядывал окна особняка, нигде не было никаких следов Летты, хотя стол на кухне был накрыт на четверых. Интересно, куда она могла подеваться?

Солнце закатилось, стало еще холоднее, и я натянул теплую малиновую фуфайку местного колорадского производства. Подбросив в камин дров, я налил себе еще кофе и, держа горячую кружку обеими ладонями, как раз собирался перебраться на диван, когда до меня донесся звук легких и быстрых шагов.

Так умеют ходить только профессиональные танцовщицы.

Две крепкие руки обхватили меня за пояс, а к спине прижалась мягкая и теплая грудь.

Оборачиваться мне было не нужно.

– Я по тебе скучала, – шепнула Летта.

Я был поражен, как хорошо она выглядит.

Но еще больше я был поражен тем, насколько приятно мне было видеть ее. Я и вправду был рад. Настолько рад, что в груди екнуло сердце.

– Летта?!

Она улыбнулась.

– За тобой танец. Помнишь?..

– Конечно, помню, но… Сначала я хотел бы тебя кое о чем спросить…

– Опять ты за свое!

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду твою манеру пускать дымовую завесу. Менять тему. Переводить стрелки.

Я слегка наклонил голову.

– Возможно, ты и права.

Она самодовольно усмехнулась и протянула ко мне руки.

– Я жду.

Я искал слова, но их не было. Тогда я снял ее правую ладонь со своей шеи и прижал к сердцу.

– Много, много лет назад я отдал свое сердце другой женщине. И почти двадцать лет жил без него. Нет, моя сердечная мышца была на месте, и она неплохо работала, но… чего-то все-таки не хватало. Какой-то важной части. Недавно эта часть вернулась ко мне, мое сердце снова стало целым, и я… я его чувствую. Проблема в том, что теперь оно во мне не помещается. За двадцать лет мое сердце выросло, а то место, где оно раньше находилось, осталось прежним. Теперь ему нужен дом, и я подумал… может быть, ты возьмешь его к себе? Позаботишься о нем? Я знаю, ты могла бы стать хранительницей моего сердца, вот только… захочешь ли?

Летта прильнула ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

Некоторое время мы не двигались. Наконец я прошептал:

– На протяжении многих лет мне казалось, что моя жизнь кончилась. Все эти годы она заполнялась только лицами тех, кого я сумел вернуть родителям, любимым, близким… Но большинство из них даже не знали меня, некоторые и вовсе не подозревали о моем существовании. Мне казалось, испытывать привязанность к женщинам и девушкам, которых я отыскал, это своего рода деформация, профессиональная болезнь, поэтому я уже давно перестал мечтать о любви. Я думал, что это не для меня. Что любовь прошла мимо, и теперь я уже ничего не в силах поменять. Быть может, когда-то у меня и был шанс, но я его упустил.

Но однажды, когда я плыл по Каналу по своим делам, я вдруг увидел, как ты угоняешь лодку и отважно пускаешься в опасный путь, даже не умея плавать. «Что же это за женщина, – подумал я, – если она способна на такое?» Потом, за кофе и яичницей, ты рассказала мне об Энжел… Ты была предельно откровенна и честна, ты ничего не скрывала и во всем обвиняла себя, ты открыла мне душу… а еще ты умела кружиться в танце, когда глубоко задумывалась или когда тебе было больно.

Когда мы вернулись на «Китобой», у меня уже кружилась голова от мыслей о тебе – от твоего запаха, от одного твоего присутствия. Я не мог выбросить тебя из головы и вдруг с удивлением почувствовал, как у меня в груди – там, где должно быть сердце, – что-то болит, словно какая-то часть меня, которая была мертва или крепко спала, вдруг очнулась и ожила. Но боль, которую я ощутил, была совсем другой. Это не была боль потери, боль, которую чувствуешь, когда что-то в тебе умирает. Что-то подобное испытываешь, когда начинают сокращаться слишком долго бездействовавшие мускулы, но я все равно подумал: «Этого не может быть. Я забыл, как это делается. Прошло слишком много времени. Кому я нужен?»

Только ничего не помогало. С тех пор как мы расстались в аэропорту Ки-Уэста, я постоянно думал о тебе. Ну, если не постоянно, то часто. Я не мог выбросить тебя из головы и не раз ловил себя на том, что составляю в уме фразы, которые сказал бы тебе, если бы ты вдруг оказалась рядом. Правда, когда я произносил эти слова вслух, они казались мне глупыми, но я не сдавался и повторял их снова и снова, пока мне не начинало казаться, что я, возможно, все-таки сумею все сказать правильно.

А потом снова приходило сомнение. Стоило мне увидеть себя в зеркале, увидеть все мои шрамы, и я начинал думать: «Нет, ничего не выйдет. Если она желает себе добра, если знает, что для нее хорошо, а что плохо, она просто отвернется и уйдет – ведь она отлично знает: каждый раз, когда звонит мой телефон, я срываюсь с места и мчусь туда, откуда могу не вернуться».

Одним словом, я не знал, что делать. Мне даже приходило в голову взять у кого-нибудь несколько танцевальных уроков, чтобы в следующий раз, когда я тебя встречу и ты пригласишь меня танцевать, я не спотыкался, как кретин… Но на самом деле проблема не в танцах. Проблема в том, что я устал от одиночества, и теперь я почти готов…