Ванесса Сэвидж - Женщина во тьме

Оборачиваюсь – а он уже исчез, скрылся в тумане. Становится еще страшнее.

На ступеньках, обхватив голову руками, сидит Анна.

– Что ты здесь делаешь?

– Хочу извиниться. Я… Я слишком разошлась, наговорила… Прости.

Анна встает.

Она пьяная? Часы показывают два. Подхожу ближе, смотрю ей в глаза и понимаю, что развезло ее не только от спиртного.

– Хотела убедиться, что ты в порядке. Я видела, как уехал Патрик… Он был не в себе. – Анна наклоняется и опять показывает мне исполосованные шрамами запястья. – Ты спрашивала, спала ли я с ним. Да, спала, ходила по барам, – глядя на свои руки, продолжает Анна. – Каждый раз он клялся, что никогда, больше никогда… уверял, что просто был «не в себе», что нечаянно, не хотел и такое больше не повторится.

Патрик? Не может быть!

Отступаю к двери и трясущимися руками поворачиваю в замке ключ. Анна идет за мной.

– Мы всегда приносили друг другу только несчастья, – продолжает она. – Когда он вернулся из приюта, стало еще хуже. Я уговаривала его уйти, сбежать, пыталась пристрастить его к выпивке. Но ему удалось выкарабкаться, и он ушел к тебе, а мне осталось только вскрывать вены.

– Я тебе не верю!

– Не хочешь верить. Знаешь, ведь я даже какое-то время жила в этом доме.

– Что?

– Родители меня выгнали, и я жила здесь. Бен тоже все время тут ошивался, не сводил с нас своих мерзких глаз – подглядывал, подслушивал. Этот дом… Он раздавил, уничтожил и меня, и Патрика. Здесь меня постоянно преследовали кошмары. А тебе разве не снятся страшные сны?

Да, иногда я просыпаюсь по ночам от сердцебиения и хочу закричать, а голоса нет. В шуме моря мне мерещится шепот, шорохи и скрипы старого дома, и я не могу понять, слышу я их во сне или наяву.

– Я видела, с каким лицом Патрик выскочил из дома. Ты знаешь, что теперь будет? Думаешь, вернется, и все будет хорошо? – спрашивает Анна.

– Теперь это не имеет значения, – говорю я громко, обращаясь не только к ней, но и к себе самой, и к дому-убийце. – Я уезжаю. Забираю дочь и уезжаю.

– А Джо?

– Джо поступает в колледж и будет жить с… другом. Они вместе снимут жилье.

– Джо? – Анна морщит лоб. – Ты шутишь? Он же еще маленький.

– Знаю, но ему скоро восемнадцать, и он в любом случае собирается поступать в колледж.

– Как? Ты говорила, что ему пятнадцать.

– Это Миа пятнадцать, не Джо.

Анна подходит к фотографии детей на стене и вглядывается в их веселые лица.

– Они же близнецы.

– Нет, между ними почти два года разницы.

Рука Анны замирает на снимке.

– Два года? – Она стоит ко мне спиной, но я почему-то киваю. Анна срывает со стены фотографию, смотрит на нее, не отрываясь, и наконец едва слышно произносит: – Что же ты наделала?

– Ты о чем?

Анна оборачивается – лицо искажено гневом, в глазах стоят слезы; рамка, пролетев мимо меня, ударяется о стену, и я едва успеваю пригнуться от разлетевшихся осколков.

– Ведьма! Подлая, мерзкая воровка! – кричит Анна и бросается ко мне.

Ступая по битому стеклу, пячусь назад. Анна – вся дрожа, хватая ртом воздух, на лице все тот же оскал – вдруг останавливается. Сейчас накинется на меня с кулаками… Тут она резко разворачивается и, хлопнув дверью, выбегает из дома.

Под ногами хрустит стекло. Поднимаю фотографию, смахиваю с нее осколки и заново прокручиваю в мозгу все, что произошло. Хочу понять, почему Анна так разозлилась. Чтобы сосредоточиться, закрываю глаза и внезапно осознаю, что дело совсем не в фотографии, а в чем-то другом. Походка Анны, взмах ее руки, горькая полуулыбка… Наконец наступает прозрение.

У Патрика есть старые фотографии, я видела его альбом. Иду в столовую, которую мы пока не используем по назначению. Сюда, в мрачную тесноту и холод, сосланы наши воспоминания: школьные табели успеваемости и старые фотографии. Мы переносили их из одной комнаты в другую, но, так и не найдя подходящего места, уложили обратно в коробки, которые высятся теперь на слишком большом для этой комнаты обеденном столе.

В третьей коробке нахожу черный альбом и быстро пролистываю первые страницы: вот Патрик-младенец, вот он уже начал ходить, а вот грустный худой мальчик в школьной форме – здесь ему около десяти. Раньше я никогда не задумывалась, почему в альбоме за несколько лет вообще нет снимков. Дохожу до фотографий шестнадцатилетнего Патрика. Пристально вглядываюсь в каждую и нахожу наконец то, что искала.

Ева.

Отгибаю край пластикового кармашка и вынимаю снимок. На обороте рукой Патрика сделана надпись, но меня так колотит, что слов разобрать не могу. Когда до меня доходит их смысл, я опять всматриваюсь в фотографию. Приступ тошноты гонит в ванную, где, склонившись над унитазом, даю выход подступившей к горлу горечи и желчи.

Господи, какой же я была идиоткой… Просто круглой дурой! Этого я от себя никак не ожидала.

Держу конверт, куда – признаюсь: дрожащей рукой – вложено письмо. Я могу еще остановиться, порвать его, уйти. А потом напиться – и пусть все идет как идет, до самой смерти. Но ты ведь и так все узнаешь. Узнаешь и поймешь.

Этот конверт – настоящая бомба, граната, коктейль Молотова. Я подложу его сейчас под вашу дверь. Конечно, я знаю, что случится потом. Если захочу – могу этому помешать. Но не хочу. Воровка и лгунья украла мою жизнь. Пусть получает по заслугам.

Миа, бледная как полотно, влетает в дом с местной газетой в руке и показывает мне первую страницу:

– Мы теперь знаменитости.

С ужасом читаю заголовок. Под ним снимок пятнадцатилетней давности – ленты полицейского ограждения, испачканная надписью входная дверь. «Добро пожаловать в дом-убийцу» – вот как они назвали статью. В ушах стоит звон, в глазах все расплывается. Вижу только газету.

Хлопает входная дверь. Мы с Миа вздрагиваем. При появлении Патрика я вспоминаю о старом фото и письме из мастерской.

Он выхватывает газету, разворачивает, второпях сминая бумагу, ищет конец заметки.

– Почему сейчас? – шепчу я, когда зрение приходит в норму.

– Памятная дата, – говорит Миа.

– Сегодня?

Дочь утвердительно кивает.

Похоже, эта газетка свела на нет все усилия Патрика, положила конец всем его надеждам превратить дом-убийцу в особняк своей мечты. Ровно пятнадцать лет назад Эвансы, должно быть, сидели за этим столом (совсем как мы) в этой же комнате, строили планы на предстоящий день. Смотрю на детей – и мне почему-то кажется, что вчетвером мы вместе больше никогда не соберемся.

Патрик дрожащими руками переворачивает страницы. Пятнадцать лет назад… Разве я хоть на секунду могла тогда представить, что в клинике, находясь у постели покалеченного сына, заподозрю в его избиении отца? Могла ли вообразить, что он, распалившись, замахнется на свою малышку, свою принцессу Миа? Мои еще скованные ожогами ладони сами сжимаются в кулаки.