Триш Арнетьо - Тайный Санта

— Уходите отсюда немедленно.

Клодин открыла жестяную крышку.

— Хочешь печенье? Если мистер Миллер не хочет меня видеть, он сам может мне об этом сказать. Мы с ним прекрасно ладим, и я знаю, что гости к нему ходят нечасто. Ему должно быть здесь очень одиноко.

Молодой фермер поднял ружье и повесил себе на плечо, но Клодин не собиралась поддаваться на его угрозы.

— Знаешь что. Я просто оставлю ему это печенье вот тут, на крыльце.

Она пожелала ему хорошего дня и уже подходила к машине, когда ее оглушил выстрел. Сверху посыпались обломки печенья и куски жестяной банки. Подонок разнес выстрелом ее подарок, словно глиняную мишень.

Клодин превратила столовую в военный кабинет — имущественные акты и контуры границ участка, прогнозы погоды и образцы тканей. Она и мысли не допускала, что они не получат желанную землю. Если Билл Гейтс и Пол Аллен могли работать из гаража, они смогут работать из дома. Генри был не против такой экономии, они оба питались ее энергией, кофе и вареными яйцами (поваром Клодин была так себе). Его все устраивало, пусть будет так, как она хочет, в отличие от Клодин его не интересовал бизнес. Он предпочитал заниматься реальным делом. Создавать идеальный дом. Дом.

Единственным препятствием было его пьянство. Он не стал меньше пить. Наоборот, из привычки алкоголь превратился в зависимость.

Да, ее роман закончился. Но они ни разу не поговорили об этом. И это был их общий выбор — перевернуть страницу и с головой окунуться в новую стадию их жизни под названием «Кэлхун+Кэлхун». И тем не менее он никогда не забывал про Стива. Жить в городе с населением менее семи тысяч человек означало постоянно со всеми сталкиваться. Вероятность повсеместно встречать знакомых чуть уменьшалась в разгар туристического сезона, когда население раздувалось до 25 тысяч. Однако при большом желании можно было постараться, чтобы этого не случалось вовсе. А желание у него было. И Генри удавалось избегать Стива. Чтобы не чувствовать себя ничтожеством. Бездарным неудачником с неверной женой, который до сих пор ездит на той же машине, что и в старшей школе. Он не собирался подвергать себя такому унижению. Отрадное оцепенение, наступавшее с каждым бокалом, приглушало ярость, которая скапливалась, если он думал об этом достаточно долго.

Он знал, что Клодин слишком часто ездила к мистеру Миллеру. Она была уверена, что сможет убедить его смириться. Ее план состоял в том, чтобы доказать ему, что в его возрасте (а старику было под девяносто) земля становится скорее обузой, нежели чем-то еще. Разве симпатичная квартира со всеми удобствами — не лучшее место, где стоит провести остаток своих дней? Продай землю и купи себе комфорт.

Генри считал ее квест чем-то вроде временного помешательства. Которое рано или поздно пройдет. Она не понимала этих людей. Их не интересовали комфорт и деньги. Нельзя было всерьез ожидать, что она сможет уговорить сдаться того, кто всю жизнь прожил в этом коттедже, на этой земле. Даже если она применит всю свою силу убеждения, а она у Клодин была велика. Генри продолжал надеяться, что Клодин просто найдет другой участок во время одной из своих героических поездок. У него все было уже почти готово, и он с нетерпением ждал, когда можно будет внести последние изменения в проект в соответствии с особенностями участка. Он не собирался спорить с Клодин, но и не хотел, чтобы она чувствовала себя проигравшей. Во всем было виновато упрямство мистера Миллера, а не ее непрофессионализм.

— Мне кажется, ему просто нравится этот коттедж, Клодин.

— Далеко не всем нравится отсутствие перемен — вечно одно и то же, день за днем, день за днем. Не всем же быть такими, как ты. Ты продолжай заниматься дизайном. А я достану землю.

В последнее время в ее разговорах с ним все чаще стали появляться незаслуженные упреки. Тем утром, например, он встал всего лишь на полчаса позже ее и немедленно получил в лицо едкое: «Надеюсь, ты наконец выспался». Генри сделал вид, что не расслышал. Вино, виски, водка. Теперь уже было все равно. Казалось, ее уколы лишь усиливали вкус. Одержимость превращала Клодин в человека, которого Генри узнавал теперь с трудом. У нее кончились идеи. Каждый раз, когда молодой фермер прогонял ее, она разражалась ругательствами. Генри полюбил эти моменты. Ему нравилось, когда Клодин становилась с ним по-настоящему груба и начинала оскорблять, — тем самым она как бы выдавала ему разрешение пить в любое время дня.

Чаще всего он прятался в закутке для завтрака, за кухней, где обычно работал над чертежами дома. Клодин ожидала, что он вот-вот закончит, и обыкновенно к третьему, четвертому или седьмому бокалу Генри начинал получать удовольствие от работы. Забыв о своей неполноценности, он погружался в мир высоких входных арок и изгибов перил в начале широкой парадной лестницы. В процессе работы он многое про себя понял. Какое огромное значение для него имело свободное движение воздуха. Возможность беспрепятственного прохода из одной комнаты в другую. Он часами выстраивал философию за каждым своим выбором, не обращая внимания на то, что причины были понятны только ему. Сама мысль служила напоминанием, что это было искусство, а не чушь собачья. Работа составляла смысл его жизни. Он подолгу сидел над своими чертежами, размышляя о разнице между сознательным и инстинктивным выбором, признавая, что в жизни оба подхода имели место, а в дизайне — особенно.

И несмотря на то что Генри снова теперь спал в их общей кровати, бывали вечера, когда он так и отключался в своем закутке. Он знал, что пьет слишком много. Это мешало. Мешало и им с Клодин, и его работе. Порой казалось, что он только и ждет, когда Клодин наконец станет от него тошно. Он не мог избавиться от разочарования в себе самом. И все же — все это время, среди всех упреков и оскорблений, которыми она осыпала его, Клодин ни разу не назвала его пьяницей. Ни разу не сказала, что ему надо меньше пить или вообще сделать перерыв. Ни разу не бранила его за пьянство. За разное другое — да, но только не за это. Генри так и не мог понять почему, на протяжении многих лет — до самой последней своей ночи.

Вечер, когда произошли убийства, выдался беспокойным.

Рыдая, Клодин распахнула дверь и вбежала в столовую. Генри сидел за обеденным столом и что-то чертил, допивая четвертый «Манхэттен». Он поднял на нее взгляд и выронил карандаш. Ее лицо было в крови. Правый глаз представлял собой театральную смесь розового и красного.

— О господи, что случилось?

— Джонатан Миллер, вот что ! — выкрикнула она. Надо было как можно быстрее все правильно объяснить. — Я так много работала, чтобы это случилось. Для нас. И для него ! Старалась объяснить ему, насколько ему будет лучше , если он продаст землю.