Харлан Кобен - Не говори никому. Беглец

Карлсон сфокусировал взгляд на Ким:

— Миссис Паркер, как бы вы описали отношения между вашей дочерью и ее мужем?

— Дети были очень близки, очень любили друг друга.

— И никаких проблем?

— Никаких.

— Вы можете назвать вашего зятя агрессивным человеком?

Ким пораженно взглянула на Карлсона:

— Нет.

Сыщики посмотрели на Хойта. Тот кивком выразил согласие со словами жены.

— Не было случая, чтобы он ударил вашу дочь?

— Что?!

Карлсон попробовал мило улыбнуться.

— Вы не могли бы просто отвечать на вопросы?

— Никто, — сказал Хойт, — никогда не бил мою дочь.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Карлсон снова поглядел на Ким:

— Миссис Паркер?

— Они обожали друг друга.

— Я понимаю, мадам, да только многие любители помахать кулаками клянутся, что обожают своих жен.

— Дэвид никогда не трогал Элизабет.

Хойт перестал расхаживать по комнате, остановился перед детективами и спросил:

— Чего вы, собственно, добиваетесь?

Карлсон взглянул на Стоуна:

— С вашего позволения, я продемонстрирую вам несколько снимков. Они не слишком новые, но крайне важные.

Стоун передал Карлсону конверт. Карлсон открыл его и одну за другой разложил на кофейном столике фотографии избитой Элизабет, внимательно наблюдая за реакцией. Ким, как и следовало ожидать, залилась слезами, Хойт побледнел.

— Что это за снимки? — вполголоса поинтересовался он.

— Вы видели их ранее?

— Нет.

Хойт посмотрел на жену. Та неожиданно кивнула:

— Я видела синяки.

— Когда?

— Точно не помню, незадолго до смерти Элизабет. Впрочем, тогда они уже были менее, — она замялась, подбирая слово, — менее выражены.

— Ваша дочь рассказала, где поранилась?

— Да, сказала, что попала в автомобильную аварию.

— Миссис Паркер, мы связались со страховой компанией. Элизабет никогда не обращалась туда по поводу дорожной аварии. Мы также проверили полицейские архивы. Никто в тот день не заявлял о происшествии, наши люди не нашли никаких протоколов.

— К чему вы ведете? — осведомился Хойт.

— Да к тому, что ваша дочь не попадала в автокатастрофу. От кого она, спрашивается, заработала синяки?

— Вы считаете, от своего мужа?

— Мы работаем над этой версией.

— У вас есть для нее основания?

Сыщики заколебались. Хойт догадался, что они не ответят в присутствии Ким по двум причинам: она — лицо гражданское и вдобавок женщина.

— Дорогая, ты не возражаешь, если я поговорю с агентами сам?

— Нисколько. Я буду в спальне.

На дрожащих ногах Ким двинулась к лестнице. Когда она исчезла из виду, Хойт сказал:

— Итак, я вас слушаю.

— Мы считаем, что доктор Бек не просто избивал вашу дочь, — сказал Карлсон, — мы считаем, что он ее убил.

Хойт переводил взгляд с Карлсона на Стоуна и обратно, словно пытаясь понять, не шутят ли они. Потом уселся в кресло и попросил:

— С этого места поподробнее.

Что же скрыла от меня Элизабет?

Шагая вниз по Десятой авеню по направлению к парковке, я пробовал заставить себя думать об этих фотографиях как о свидетельствах автомобильной аварии. Не вышло. Вспомнилось, насколько беззаботно жена отзывалась о том происшествии. Ну стукнулись, ну разъехались. С кем не бывает? Когда я пытался вытянуть из нее хоть какие-нибудь подробности, Элизабет просто переводила разговор на другое.

А теперь все оказалось выдумкой.

Я мог бы заявить, что Элизабет никогда меня не обманывала, но в свете последних открытий это прозвучало бы глупо. Скажем так: это была первая ложь, о которой я узнал. Видимо, мы оба имели свои секреты.

Недалеко от парковки мне встретилось нечто странное. Или, вернее сказать, некто странный. Там на углу переминался с ноги на ногу человек в дубленке.

Он смотрел прямо на меня.

Человек казался ужасно знакомым. Нет, не моим личным знакомым, а кем-то, кто уже попадался на глаза, причем не далее как сегодня утром. Где я мог его видеть? Дежавю?

Перебрав в памяти утренние события, вспомнил, что тип в дубленке встретился мне часов около восьми на заправке, куда я заскочил выпить чашечку кофе.

Или это был не он?

Нет, конечно не он! Я отвел глаза и поспешил на стоянку. Служитель по имени Карло — во всяком случае, так гласил его значок — смотрел телевизор, поглощая сэндвич, и прошло не менее полуминуты, прежде чем он соизволил обратить на меня внимание. Нехотя отряхнув крошки с рукава, Карло пробил парковочный талон, взял деньги и выдал мне ключ от машины.

Когда я вышел из будки служителя, незнакомец все еще торчал на своем месте.

Идя к машине, я изо всех сил старался не коситься на него, но, выехав на Десятую авеню, подозрительно уставился в зеркало заднего вида.

Тип в дубленке даже не глядел в мою сторону. Я следил за ним, пока не свернул за угол. Он ни разу не обернулся. Паранойя. Я становлюсь параноиком.

Почему же Элизабет лгала мне?

Ничего не идет на ум.

До прихода нового сообщения оставалось еще три часа. Целых три часа. Нужно было как-то отвлечься. Мысль о том, что сейчас происходит на другом конце Всемирной паутины, там, где сидит мой анонимный отправитель, сводила с ума.

Вообще-то, я знал, что следует делать. Просто оттягивал неизбежное.

Вернувшись домой, я обнаружил деда в инвалидном кресле совершенно одного. Телевизор был выключен, сиделка о чем-то по-русски трещала по телефону. Она явно не собиралась перерабатывать. Придется позвонить в агентство и попросить о замене.

Рот деда был в яичных крошках, я достал платок и аккуратно вытер ему губы. Наши глаза встретились, но его взгляд блуждал где-то очень далеко, за моей спиной. И вновь мне вспомнилось лето на озере. Дедушка часто развлекал нас, изображая похудевшего человека, номер назывался «До и после». Он вставал в профиль, надувал живот до невероятных размеров и выкрикивал: «До!» Потом втягивал живот, так что тот прилипал к ребрам и вопил: «После!» Это было очень смешно, отец хохотал до слез. У него был самый заразительный смех из всех когда-либо слышанных мною, как будто смеялось все тело. Раньше я тоже так хохотал. А после папиной смерти разучился. Мой смех умер вместе с ним, словно неприлично было смеяться отцовским смехом, когда его самого уже нет в живых.

Видимо услышав мои шаги, сиделка бросила телефонную трубку и влетела в гостиную с угодливой улыбкой, которую я, однако, предпочел не заметить.

Дверь в подвал. Я все еще оттягивал неизбежное.

Пора.

— Останьтесь с ним, — приказал я сиделке.

Она кивнула и уселась рядом с дедом.

Во времена, когда возводился дом, никому и в голову не приходило обустраивать подвалы, и он являл собой жалкое зрелище. Ковер, некогда коричневый, отсырел и полинял. Фальшивые белые кирпичи, сделанные из какого-то синтетического сплава, были грубо прилеплены к битумным стенам. Некоторые отвалились совсем, другие свисали тут и там, напоминая полуразрушенные колонны Акрополя.