Харлан Кобен - Не говори никому. Беглец

— Прямо вот так. Вы не говорите с ним. Он не говорит с вами. Никогда. Все понятно?

— Все, — проворчал Карлсон.

Эстер повернулась к Стоуну.

— Да, — подтвердил тот.

— Умные мальчики. Вы не арестовали доктора Бека?

— Нет.

Она повернулась ко мне:

— Тогда чего мы ждем? Пойдем отсюда.

Эстер Кримштейн не произнесла ни слова, пока мы не уселись в ее лимузин.

— Куда вас подкинуть? — спросила она.

Я продиктовал шоферу адрес клиники.

— Расскажите мне о допросе, — сказала Кримштейн. — Подробно.

Я постарался как можно более четко передать ей содержание беседы с Карлсоном и Стоуном. Эстер слушала, не глядя в мою сторону. Она вытащила ежедневник толщиной с руку и сделала какие-то пометки.

— А что с этими фотографиями? — спросила она. — Вы действительно их не снимали?

— Нет.

— И сказали об этом нашим Тру-ля-ля и Тра-ля-ля?

Я молча кивнул.

Эстер потрясла головой.

— Нет клиентов хуже, чем врачи, — скорбно произнесла она и поправила волосы. — Ладно, это было глупо, но не смертельно. Говорите, раньше не видели снимков?

— Никогда.

— А когда они спросили вас об этом, вы наконец-то решили замолчать.

— Да.

— Уже лучше. История с автомобильной аварией — правда?

— Простите?

Кримштейн закрыла ежедневник.

— Послушайте… Бек, да? Шона сказала, что все зовут вас Беком. Вы не будете возражать, если я сделаю то же самое?

— Нет.

— Замечательно. Так вот, Бек, вы — доктор, верно?

— Верно.

— Умеете вежливо общаться со своими клиентами?

— Стараюсь.

— А я нет. И не собираюсь. Если вам нужны сюси-пуси — нанимайте добренького адвоката, и дело с концом. Поэтому давайте-ка отбросим все эти «простите-извините» и перейдем к делу. История с аварией — правда?

— Разумеется.

— Сыщики ведь проверят все ваши слова…

— Знаю.

— Рада, что здесь все чисто. Возможно, фотографии были сделаны кем-то из друзей вашей жены. Например, в качестве доказательства. На случай, если бы она захотела получить страховку или подать в суд на виновника происшествия.

Я в это не верил и все же промолчал.

— Далее, uno [6] Первое (исп.). : где были эти снимки раньше, Бек?

— Не знаю.

— Dos и tres [7] Второе (и) третье (исп.). . Как они попали к фэбээровцам? Почему всплыли только сейчас?

Я помотал головой.

— И самое важное: что они пытаются на вас повесить? Ваша жена погибла восемь лет назад, странновато заводить дело об избиении в браке.

Эстер откинулась на спинку сиденья и минуту или две молчала. Потом подняла глаза к потолку и пожала плечами.

— Бессмыслица. В любом случае я позвоню куда надо и узнаю, в чем дело. Вы же пока сидите тихо и не валяйте дурака — никому ничего не рассказывайте. Все ясно?

— Да.

Кримштейн вновь откинулась назад и размышляла еще несколько минут.

— Мне это не нравится, — произнесла она в результате. — Совсем не нравится.

12 мая 1970 года Джереми Ренуэй и три его товарища-радикала организовали взрыв в химлаборатории своего университета. Среди учащихся пошли слухи, что военные пытаются произвести в лаборатории новый, особенно смертоносный вид напалма. Четверо студентов, в припадке гениальности обозвавших собственную группу «Плачем свободы», решили привлечь к этому факту всеобщее внимание.

Ни тогда, ни сейчас Джереми не знал, насколько правдивы слухи об исследованиях. Да это, собственно, и не было важно: все равно взрыв не повредил лаборатории. На входе странный пакет заметили два охранника, один начал разворачивать его, и начинка взорвалась, убив обоих.

У охранников остались дети.

Одного из «плакальщиков свободы» схватили через два дня. Он до сих пор в тюрьме. Второй умер от рака в 1989-м. Третью, Эвелин Косми, арестовали в 1996 году и дали семь лет.

Джереми же испарился в окрестных лесах сразу после взрыва и не выходил из них по сей день. Он редко видел людей, почти не слушал радио и не смотрел телевизор. Правда, один раз поговорил по телефону — слишком уж дело было срочное. Новости он узнавал в основном из газет, которые, кстати, безбожно переврали все, что случилось здесь восемь лет назад.

Рожденный и выросший на холмах Северной Джорджии, отец Джереми научил сына способам выживания, главнейшим из которых был следующий: «природе верь, людям — никогда». В свое время Джереми забыл о нем. Теперь пришлось вспомнить.

Опасаясь, что в родных лесах его могут схватить, Джереми двинулся в сторону Пенсильвании. Он брел все дальше и дальше, ночуя в пустующих детских лагерях, пока не наткнулся на отдаленное и безопасное озеро Шармейн. Заброшенные домики дали путнику надежный приют, кругом водились олени, а люди почти не появлялись — разве что летом, в выходные. В такие дни Джереми просто уходил поглубже в лес.

Или оставался и подглядывал.

Дети, игравшие в полуразрушенном лагере, звали его Лешим.

Сейчас Джереми наблюдал за наводнившими окрестности офицерами в серой форме ФБР. Три буквы на больших желтых эмблемах по-прежнему внушали ледяной ужас.

Район поисков оцеплять не стали. Может быть, потому, что сюда и так почти никто никогда не ходил. Когда тела нашли, Ренуэй нисколько не удивился. Да, они были похоронены глубоко и тщательно. Однако Джереми знал, что тайное рано или поздно становится явным. Эвелин Косми, подруга-террористка, могла бы это подтвердить: она превратилась в образцовую мамашу-наседку, но ее все равно взяли. Смешно.

Джереми не опасался, что его обнаружат; он умел оставаться незаметным в лесу. Ренуэй тихо стоял в кустах и вспоминал, как восемь лет назад, ночью, услышал выстрелы, а потом шорох лопат, взрывающих землю, и тяжелое дыхание копавших. Джереми даже подумывал о том, чтобы сообщить полиции — анонимно, разумеется, — все обстоятельства дела.

Правда, в конце концов решил не рисковать. Никто не создан для того, чтобы жить в клетке, хотя некоторые стойко переносят это испытание. Джереми бы не выдержал. Его двоюродный брат Перри получил восемь лет заключения в федеральной тюрьме. Он сидел взаперти в крошечной клетушке двадцать три часа в день. Однажды утром Перри попытался убить себя, с размаху ударившись головой о цементный пол.

То же самое сделал бы и Джереми.

Поэтому он закрыл рот на замок и не вмешивался. Целых восемь лет.

Только не думать о той ночи Джереми не мог. Он вспоминал обнаженную женщину и притаившихся мужчин, драку возле машины и противный чавкающий звук, с которым дерево крушило живую плоть. Вспоминал молодого мужа женщины, брошенного тут умирать.

И ужасную ложь, с которой он так и не смог сми-риться.

Когда я вернулся в клинику, приемная до отказа была набита негодующими пациентами. По телевизору крутили диснеевскую «Русалочку». Когда мультик заканчивался, кассета автоматически перематывалась назад и начиналась сначала. Копия был старая, заезженная, краски выцвели, звук хрипел. Моя голова после разговора с фэбээровцами вела себя примерно так же. Слова Карлсона прокручивались в ней снова и снова. Заморочил он меня, надо сказать, профессионально. Я все пытался понять, что агент хотел узнать, и каждое предположение оказывалось мрачнее предыдущего, не вызывая ничего, кроме головной боли.