Харлан Кобен - Не говори никому. Беглец

— Ты хочешь утешения? Так слушай: все люди — сволочи!

— Дай мне ручку, я запишу.

Молчание. Крест остановился у светофора и искоса взглянул на меня. Глаза у него были красные, воспаленные. Он вытащил из рукава сигареты.

— Может, расскажешь, что с тобой?

— Мм… Давай как-нибудь потом. Все-таки у меня мать умерла…

— Ладно. Можешь не спешить.

Загорелся зеленый свет, фургон двинулся с места. Фотография брата продолжала стоять у меня перед глазами.

— Крест…

— Я слушаю.

— Похоже, — начал я, — что мой брат жив.

Крест задумчиво достал сигарету из пачки и сунул в рот.

— Явление Христа народу…

— Именно.

— Хожу в воскресную школу, — объяснил он. — Почему ты вдруг решил?

Он загнал фургон на крошечную стоянку возле «Дома Завета». Было время, когда мы парковались прямо на улице, однако бродяги завели привычку взламывать машину и спать в ней. В полицию мы, само собой, не обращались, но платить за выбитые стекла и сломанные замки в конце концов надоело. Сначала мы просто перестали запирать фургон. Тот, кто первый утром приходил на работу, громко стучал по крыше, чтобы ночные гости просыпались и шли по своим делам. Потом и от этого пришлось отказаться: фургон стал, как бы это помягче выразиться, не очень приятным для использования. Бездомные вообще не очень приятная публика: блюют, ходят под себя и так далее. Короче, все ясно.

Мы сидели в машине. Я думал, как начать.

— Хочу тебя спросить…

Он молча ждал.

— Ты ни разу не говорил, что думаешь о моем брате.

— Это вопрос?

— Скорее наблюдение. Вопрос другой: почему?

— Почему я не высказывался?

— Да.

Крест пожал плечами:

— Ты не спрашивал.

— Но мы это много раз обсуждали.

Он снова пожал плечами.

— Ну ладно, — продолжал я, — теперь я тебя спрашиваю: ты считал, что он жив?

— Разумеется, — кивнул Крест.

Вот оно как.

— Считал так, несмотря на все наши разговоры, на все мои аргументы…

— Я никак не мог понять, кого ты пытался убедить — меня или себя.

— А тебя я так и не убедил?

— Ни в малейшей степени.

— Ты ведь никогда и не спорил со мной…

Крест сделал глубокую затяжку.

— Твои иллюзии никому не мешали.

— В неведении благо — так, что ли?

— Чаще всего так.

— Но в моих доводах все же был смысл.

— Это ты так считаешь.

— А ты нет?

— Нет, — покачал головой Крест. — Ты полагал, что твой братец не смог бы спрятаться без денег. А ведь для этого ничего не нужно. Взять хотя бы бездомных, которых мы встречаем каждый день. Если кому-нибудь из них захочется исчезнуть, то какие проблемы? Раз, два — и нет его.

— На них не охотится полиция всего мира.

— Охотится… — презрительно повторил Крест. — По-твоему, каждый коп в мире просыпается по утрам, думая о твоем брате?

В этом был резон — особенно теперь, когда я знал, что мать, наверное, помогала Кену.

— Но он не мог никого убить.

— Чушь! — скривился Крест.

— Ты не знал его.

— Мы с тобой друзья, правда?

— Ну да.

— А ты можешь себе представить, что я когда-то жег кресты и орал «хайль Гитлер»?

— Это совсем другое дело.

— Ничего подобного. — Мы вышли из машины. — Помнишь, ты как-то спрашивал, почему я не свел эту татуировку совсем?

Я кивнул:

— И ты послал меня ко всем чертям.

— Так вот. Я, конечно, мог свести ее лазером или как-нибудь еще. Но мне не хотелось забывать.

— О чем? О том, что было?

Крест сверкнул желтыми зубами.

— О том, что может быть.

— Не понимаю.

— Потому что ты тупица.

— Мой брат был не способен изнасиловать и задушить женщину.

— В некоторых школах йоги учат повторять мантры, — сказал Крест. — Но сколько ни тверди одно и то же, истиной оно от этого не станет.

— Ты что-то сегодня ударился в философию.

— А ты ведешь себя как придурок. — Он погасил сигарету. — И все-таки почему ты изменил свое мнение?

Мы остановились у входа.

— Пойдем в мой кабинет, — сказал я.

Войдя в здание приюта, мы прервали разговор. Люди обычно ожидают увидеть внутри что-то вроде помойки. Нет ничего более далекого от истины. Ведь здесь могут оказаться и наши собственные дети, если попадут в беду. Это главный принцип «Дома Завета». Правда, подобный подход несколько увеличивает финансовые обязательства наших спонсоров и нравится не всем.

Мы с Крестом замолчали, потому что в «Доме» все внимание должно быть обращено на детей. Они того заслуживают — хотя бы раз в своей нелегкой жизни стать центром внимания. Стараемся относиться к каждому из них — не побоюсь этого слова — как к потерянному и вновь обретенному брату. Мы их всегда выслушиваем, никогда не торопимся. Пожимаем руку, обнимаем, похлопывая по плечу. Смотрим в глаза, когда разговариваем. Такое нельзя подделать — дети сразу поймут, они чувствуют фальшь за милю. Мы их любим, любим по-настоящему, безраздельно и без каких-либо условий. И если не получается, просто идем домой.

Я не хочу сказать, что у нас всегда все получается. Напротив, гораздо чаще не получается. Мы теряем больше, чем спасаем, а тех, кого теряем, снова засасывает улица. Но пока дети здесь, им хорошо. Пока они здесь, их любят.

В кабинете нас уже ждали. Двое. Мужчина и женщина. Увидев их, Крест остановился как вкопанный. Он принюхался, по-собачьи раздувая ноздри, и прошептал:

— Копы.

Женщина с улыбкой шагнула вперед. Мужчина стоял сзади, небрежно подпирая стену.

— Уилл Клайн?

— Да, — ответил я.

Она театральным жестом раскрыла передо мной удостоверение. Мужчина сделал то же самое.

— Мое имя Клаудиа Фишер. А это Дэррил Уилкокс. Мы специальные агенты Федерального бюро расследований.

— Федералы! — с восхищением шепнул Крест, поднимая большие пальцы обеих рук. Он посмотрел на меня с уважением — неужели я удостоился такого внимания? Вгляделся в удостоверение, затем в лицо Клаудиа Фишер. — Вы зря обрезали волосы, — покачал он головой.

Женщина захлопнула корочки удостоверения и высокомерно подняла брови, посмотрев на Креста:

— А вы…

— Легко влюбляюсь, — подсказал он.

Она нахмурилась и перевела взгляд на меня:

— Мы бы хотели переговорить с вами… Наедине.

Клаудиа Фишер была невысокого роста, довольно подтянутая — тип отличницы-спортсменки из старших классов школы. Такие иногда позволяют себе расслабиться, но в строгом соответствии с планом. Ее волосы и в самом деле были коротко подстрижены и зачесаны назад, по моде конца семидесятых. Но ей это шло. Крупный нос, похожий на птичий клюв, в ушах — небольшие серьги в форме колец.

Мы, естественно, не особенно приветствуем подобные визиты. Я не склонен покрывать правонарушителей, но быть орудием полиции хочу еще меньше. Наш «Дом» задуман как тихая гавань, и сотрудничество с силовыми структурами подорвало бы нашу репутацию в уличной среде. А эта репутация значит для нас все. Мы должны сохранять нейтралитет. Быть своего рода «Швейцарией для бездомных». И, кроме того, мой личный опыт общения с федералами — в связи с делом Кена — едва ли мог заставить меня испытывать к ним нежные чувства.