Виктория Хелен Стоун - Джейн Доу. Без сожалений

— Ну, и чем ты занимался после колледжа? — спрашиваю я.

— Пошел прямиком в сферу информационных технологий.

— Да, при нынешних экономических процессах идти туда есть все основания.

— Вот именно. Я решил, что всегда смогу вернуться, чтобы получить степень магистра. Но, если честно, редко об этом думаю. Слишком занят.

Официант приносит нам воду, и я заказываю латте, а потом молча изучаю меню. Я никогда долго не раздумываю — и сейчас сразу решаю, что буду есть французский тост с беконом. Я всегда так: делаю, что хочу, а из-за последствий переживаю потом. Если я наберу больший вес, чем мне нравится, приступлю к тренировкам, но обычно вес для меня не проблема. Я не заедаю стрессы и не сглаживаю боль едой. Какова бы ни была боль, я игнорирую ее, пока она не пройдет. Я месяцами испытывала этот метод после смерти Мег. Он не сработал.

— А у тебя что? — спрашивает Люк. — Что ты делала после юридического факультета?

— Тут же погрузилась в торговое законодательство. Уже несколько лет работаю за океаном, в Малайзии.

— Ого! Рядом с тобой я чувствую себя провинциалом. Ни разу не выезжал из Миннеаполиса.

— Скажу честно, это одно из моих любимых мест. — Я провела здесь четыре хороших года. И здесь вместе с Мег жила моя душа.

Приходит официант и принимает у нас заказ, потом мы с Люком секунду изучаем друг друга.

— Ты действительно здесь только на время? — спрашивает он.

— Я веду работу по одному конфиденциальному контракту. — Я, как всегда, легко выдаю ложь. — Слияние со множеством подвижных элементов за океаном. Не знаю, сколько времени это займет. Максимум пару месяцев.

— Ясно, — говорит он и снова краснеет. — Тогда не буду ходить вокруг да около. Ты замужем?

Собираюсь ответить «нет» и тут понимаю, что это будет проблемой. Если он собирается приглашать меня на свидания — а он собирается, — я не смогу допустить, чтобы нас с ним увидели в романтической ситуации. Я еще не знаю, во что выльется мой план и придется ли мне спасаться от расследования.

Люк смотрит на меня, изогнув одну бровь, смотрит пристально и спокойно. Черт.

— Встречаюсь с одним человеком.

— А.

— Но это не окончательно.

Он улыбается.

— А.

— Все сложно, — добавляю, но это ему уже неинтересно. Я дала понять, что открыта для чего-то, и он это понял. Он же мужчина. — А почему тебя это интересует? — С легкой улыбкой бросаю ему вызов — хочу увидеть, как он отреагирует.

— Потому что, — отвечает он, — сбежала именно ты.

Я едва не давлюсь своим латте. Люк снова удивил меня.

— Что? Я?

— Да.

— Как рыба из садка?

— Нет! — Он мотает головой. — Нет, не как рыба. Просто ты мне очень нравилась, а потом пропала.

Честное слово, я не подозревала, что так много значу для него. Насколько я помню, мы встречались около двух месяцев, и мы оба знали, что я уеду, и даже попрощались под негромкие фанфары.

— Серьезно? — все не верю я.

— Очень даже серьезно.

Изумленно таращусь на него. Мне неприятно сознавать, что я пропустила сигналы, даже если в то время они мало что значили для меня. Пока изучаю его лицо, я вспоминаю, что он пару раз шутил насчет отношений на расстоянии, а я игнорировала эти шутки. Какой смысл в парне, если нельзя заняться с ним сексом?

Он морщится от моего продолжительного молчания.

— Теперь я понимаю: ты тогда не чувствовала того же.

Я улыбаюсь, и он опять смеется, легко и непринужденно.

— Нет, не могу сказать, что ты мне не нравился, — говорю, — просто я знала, что скоро уеду, и никогда не воспринимала наши отношения как нечто долгосрочное.

— Ясно. Может, именно это и делало тебя такой притягательной для двадцатидвухлетнего парня… Ты была неуловимой. Недостижимой.

Смеюсь.

— Если не ошибаюсь, ты несколько раз все же достигал меня.

Шутка не очень забавная, но он смеется до слез. Помню, как с ним я всегда чувствовала себя особенной. Или, вероятно, противоположностью особенной: просто нормальной.

— Ну, а ты с кем-нибудь встречаешься? — спрашиваю, хотя мне совершенно безразлично, встречается он или нет.

— Ничего серьезного, — отвечает Люк, и я понимаю, что смогу заполучить его, если захочу. И очень может быть, что захочу. Он как приятный ополаскиватель для полости рта после общения со Стивеном.

Мы ведем приятную беседу, вспоминая учебу в колледже. Когда приступаем к еде, Люк спрашивает, как поживает Мег.

— Она умерла, — отвечаю я и только после этого соображаю, что такое следовало бы сообщать чуть помягче.

Его вилка со звоном падает на тарелку.

— Что?!

— Мег умерла. В феврале.

— Но… как?

— Покончила с собой.

Он бледнеет, и я медленно откладываю вилку: ведь если продолжу есть, то буду выглядеть черствой. Мною владеет неподдельная скорбь, но я приглушила ее особым способом, который непонятен другим. Скорбь во мне, но она не мешает мне функционировать.

— Господи, — шепчет Люк. — Ты поддерживала с ней связь?

— Да. Она была моей близкой подругой.

— Джейн, я так сожалею…

Он единственный, кому я рассказала. Всем остальным было бы плевать. Но он знал Мег и знал, что она значит для меня.

— Наглоталась таблеток, — говорю, хотя он и не спрашивает.

— Прости. Тебе, должно быть… — Люк не представляет, как закончить предложение, и я тоже не могу его закончить. Я не знаю, что мне может быть. Больно, да. Одиноко. Но еще я злюсь. И рвусь отомстить. И мне всегда холодно. Моя жизнь пойдет своим чередом, тут нет никаких сомнений. Я справлюсь. Все изменилось.

— Вот так я оказалась здесь, — говорю я, и это маленькая часть правды. — Просто… мне нужны были перемены. Когда я увидела, что в Миннеаполисе есть шанс, я восприняла это как знак.

— Сожалею, что ты потеряла ее.

Потеряла? А разве я ее потеряла? Скорее, она сама взяла да исчезла. Я точно знаю, где она. Не здесь. Именно к этому она и стремилась. Должна ли я грустить из-за того, что она исполнила свое желание?

Беру вилку и ем французский тост, пока тот не остыл. Запоздало понимаю, что должна была бы расплакаться или как-то еще выразить свою скорбь, но сейчас ничего не поделаешь, да и Люк, кажется, испытывает облегчение.

— Она была так добра, — говорит он после минуты молчания. — Надо бы послать цветы на ее могилу.

Для меня все это бессмысленно. Мег не почувствует разницы. Но я говорю ему название кладбища, потому что знаю: такие мысли, как у меня, надо держать при себе. У людей вообще много ритуалов, которые мне непонятны.

Моя бабушка умерла, когда мне было двадцать, и я ухитрилась не заявить матери, что деньги, которые пошли на похороны, стоило бы потратить на что-нибудь более полезное, чем закапывание трупа в землю. На продукты, ремонт машины, залог для моего никчемного братца… Черт, она могла бы вложить хоть один жалкий доллар в мое образование, чем выбрасывать деньги на эту старую каргу.