Максин Чан - Восьмая личность

Вспышка.

Я смотрю на свои лакированные туфельки. Они тоже черные, с замысловатой пряжкой. Туфли мне маловаты и давят на пальцы. Чуть раньше отец разложил на моей кровати одежду, словно листы с кукольными нарядами, которые надо вырезать и приклеить к голой бумажной кукле. Я обеими руками глажу бархат, наслаждаясь его мягкостью под ладонями.

Вспышка.

— Крепись, куколка. Никаких слез. Папа должен гордиться тобой, — говорит он.

Появляется гроб с матерью. На нем лежат три мясистых стебля красного амариллиса.

Усталым взглядом мокрых глаз я наблюдаю, как гроб исчезает за черными занавесками — за крайним пределом. Я убеждаю себя в том, что это просто волшебный трюк. Что в следующую минуту мама подскочит со своего места на скамье, широко улыбнется и воскликнет:

«Сюрприз!»

Но этого не происходит. Она ушла навсегда.

Вспышка.

— Такая маленькая. Невинное дитя. Думаете, она что-то понимает? — слышу я приглушенные голоса сзади.

«Да, я маленькая, — мысленно говорю я, — но я не глухая. И да, я понимаю, что моя мама умерла. Убила себя».

Я больно щиплю себя за икры, чтобы не выкатилось ни одной слезинки. Чтобы не плакать, я запихиваю в рот половинку лунного пирожка и наслаждаюсь тем, как густая белая начинка прилипает к небу. Желток застревает между моими еще не сформировавшимися зубами. Вкусно. Так вкусно, что я съедаю и другую половинку.

Вспышка.

Подходит отец, оскорбленный моей жадностью, и на глазах у всех двенадцати плакальщиков шлепает меня по коленям. И я начинаю плакать.

Я плачу, уверенная, что никогда не перестану. Мою маму ссыпали в коричневую пластмассовую урну.

Вспышка.

…А сейчас мы с Шоном в кино. Тик-так. У меня между колен стоит огромное ведро попкорна.

— Сегодня ты тихая. Все в порядке? — спрашивает он.

Я прижимаю палец к губам, а потом указываю на экран, радуясь веской причине не разговаривать. И возможности подумать об игрушках, о нарядах для подкупа, о сломанном розовом кролике… о тех батарейках.

«Дрессировщики, — шепчет Раннер, набирая горсть попкорна. — А ты чего ожидала?»

У меня сжимается сердце.

«Не этого», — отвечаю я.

— Расскажи мне о Паскудах, — говорю я.

— А что вы хотите знать?

— Когда они появились. Какой цели они служат.

Она откидывается на спинку кресла. С вялым любопытством смотрит на картину. Она наклоняет голову то в одну, то в другую сторону, как будто ищет другой угол зрения на утесы. Другую перспективу.

— Они заставляют меня делать всякие вещи, — наконец говорит она, переводя взгляд на меня. — Заставляют делать себе больно, потом появляются, чтобы отругать или поиздеваться. Они ненавидят меня. Нас.

— Вас?

— Стаю. — Она смущенно улыбается.

— Они не часть Стаи, да?

Она смотрит в сторону.

— Я просила их присоединиться, но они отказываются.

— Почему? — спрашиваю я.

— Вот вы мне и скажите. Вы же эксперт.

— Во-первых, я не эксперт, — говорю я, — а во-вторых, мы с тобой решаем проблему вместе. У нас не вечер вопросов и ответов.

Она опять уходит в себя, ее улыбка тает. На меня устремляется озадаченный взгляд.

— Эксперт не нуждается в дальнейшем обучении, — продолжаю я. — Я бы хотел, чтобы мы вместе поняли смысл Голосов. Таким образом ты найдешь способ управлять ими, а я — способ направлять тебя.

Она колеблется.

— Они говорят, что я само зло, — говорит она, — что я прогнила насквозь.

— Это квазирелигиозное зло… скажи, пожалуйста, твой отец… он был верующим человеком?

— Нет. Он просто постоянно читал мне проповеди. Рассказывал, какая я дрянь.

— А возможно ли, что ты интернализировала его голос, создала Паскуд, чтобы отразить своего отца?

— В смысле, как самонаказание? Наверное. — Она пожимает плечами, отвечая на собственный вопрос.

— Ты когда-нибудь обсуждала это с Джозефом?

— Иногда. Но я боялась, что он увидит меня такой, какая я есть.

— Ты боялась, что он откажется от тебя?

— Всегда.

— Поэтому ты представляла ему ложное «я»? — спрашиваю я.

— Постоянно, — говорит она.

— Понятно.

Она вздергивает подбородок.

— У Джозефа в кабинете тоже были всякие картины, — говорит она, останавливая взгляд на утесах. — У него была одна с семьей. Кажется, копия Пикассо. Мать, отец и их четверо детей. И собака. На коленях у матери малыш. Один из детей — я так и не поняла, мальчик или девочка, — стоит, и вид у него дерзкий. Их взгляды были ужасно пронизывающими. Я возненавидела картину с самого начала. Идея семьи — она была для меня чужой. Эта картина словно мучила меня. Ждала, когда комната наполнится моей испорченностью, как какой-нибудь страшной заразой. Почему-то мне казалось, что этот идиллический портрет приведет в действие все мои злые и завистливые мысли. Паскуды постоянно уговаривали меня уничтожить картину. «Пусть он увидит, какая ты плохая на самом деле», — повторяли они.

— А какая ты плохая? — спрашиваю я.

Она замолкает.

Я жду.

— Насколько ты плохая? — повторяю я.

Ее ступни поворачиваются внутрь. Она мотает головой.

— Я хорошая девочка, — тихо шепчет она, — не такая, как Алекса.

Я понимаю, что произошло переключение.

— А что натворила Алекса? — спрашиваю я.

— Вчера вечером, — она делает паузу, оглядывается, настороженная и бдительная, — она пошла в то мерзкое заведение, в «Электру», со своей подружкой Эллой. Я наблюдала за ними из Гнезда.

Глядя на меня печальными, как у Бэмби, глазами, она подсовывает правую ступню под бедро левой ноги и закусывает губу.

— Ты, наверное, Долли? — решаюсь весело спросить я, отмечая, что мой голос звучит выше.

Она кивает.

— Рад познакомиться с тобой. — Я улыбаюсь.

— Я тоже, — излишне поспешно говорит она.

Я смотрю на золотые часы на письменном столе. Проклятье.

— Долли, — говорю я, — нам пора заканчивать, но я надеюсь, что ты скоро вернешься. Я был бы рад, если бы мы с тобой поболтали чуть подольше. Может, ты расскажешь мне о том мерзком заведении?

Она встает и быстрым движением заправляет непокорную прядь волос за ухо. Ее ступни все еще повернуты внутрь. Она указывает на дверь, как будто ждет разрешения уйти. Я кивком даю ей такое разрешение. Когда я поворачиваю дверную ручку, она возвращается в себя прежнюю. Ее плечи расправляются, и она быстро пятится, как мустанг, рвущийся на волю. Алекса улыбается так, будто ей дали разрешение занять в мире побольше места.

— До свидания, — говорит она.

Я открываю свой ноутбук — мною овладело любопытство. Желание побольше узнать о том мерзком заведении, куда вчера вечером отправились Алекса и Элла, заставляет меня напрячься.

На меня смотрит девушка с длинными рыжими волосами, с сильно подведенными глазами и с родинкой над верхней губой. Тонкая талия подчеркивает ее большую грудь, которую обтягивает белый топ с малиновым словом «Электра». Мой взгляд перемещается на крохотный, размером с чипсину «Дорито», шелковый треугольник ее стрингов.