Джон Харт - Путь искупления

Она исцелялась.

Все они исцелялись.

– Ты точно не передумала? – Эдриен дождался, пока она не посмотрит в его сторону. Лиз загорела так же сильно, как и он, лицо немного заострилось, морщинки у глаз стали чуть глубже. – Я могу поехать с тобой.

– По-моему, слишком опасно. – Элизабет погладила его по руке. Легчайшим прикосновением. – Не волнуйся, я позабочусь, чтобы мы вернулись в целости и сохранности.

Ее пальцы отодвинулись, но оставленный ими заряд остался.

– Когда думаешь ехать?

Она не сводила глаз с девушки.

– Да вот только кофе допью и сразу двину.

Элизабет не спеша пригубила из чашки, а Эдриен смотрел, как она раскачивается на старом кресле, доставшемся им вместе с домом. Умиротворение и покой окутывали ее, словно одеяло, которым она решила укутать плечи. Даже теперь все это было непросто – только не с ее отцом, оказавшимся настоящим монстром, и всей этой историей, ставшей всеобщим достоянием. Дайер использовал два кровавых пальцевых отпечатка, обнаруженных на приборной панели старого автомобиля, чтобы связать преподобного с убитыми женщинами. Это были отпечатки Рамоны Морган, и репортеры рассуждали, не оставила ли она их после того, как в кровь ободрала пальцы, пытаясь выбраться из какого-то темного, всеми забытого места. И хотя пока больше ничего не связывало его с остальными жертвами, сомнений практически не оставалось – ни официальных, ни каких-либо еще. Временами Лиз теряла сон, думая над тем, что ей следует вернуться и заполнить пробелы. Но такие ночи становились все менее и менее частыми. Какое углубленное понимание она может предложить? Погибших уже не вернешь. Их родные будут проклинать все того же человека.

А потом, ее отец тоже мертв.

Однако оставалась история с начальником тюрьмы и его коррумпированными охранниками. Буря по поводу того, почему они оказались мертвыми в церкви, вскоре уступила место более серьезным вопросам. Что они там вообще делали? Почему погибли? Через несколько дней объявился какой-то старик, бывший зэк, с совершенно невероятной историей о том, как его пытали в тюрьме и как многие другие погибли в муках заботами ее начальника. Впрочем, этот старик не относился к людям, заслуживающим особо высокого доверия, и его рассказ едва не был благополучно забыт. Но вскоре подобные заявления сделали еще двое заключенных, а потом и один из надзирателей, который лично видел то, о чем ему следовало поведать гораздо раньше. Это была трещина, из-за которой весь этот сюжет распахнулся настежь.

Пытки. Убийства.

Генеральный прокурор приказал провести полное расследование.

Обвинения против Эдриена оставались в силе, и он угодил бы за решетку, если б власти вдруг его нашли. Против Лиз – тоже, но никто ее уже не искал, да у нее и не было планов строить свою жизнь где-нибудь, помимо пустыни. Она любила ее жару, ее безлюдность и неизменность натуры, о чем не забывала регулярно повторять. Вдобавок в этой пустыне были еще и Ченнинг с Эдриеном. Никто не высказывал это вслух, но слова эти призрачно колыхались в воздухе, словно жаркое марево над дном долины.

Семья.

Будущее.

Эдриен встал и прислонился к перилам. Ему хотелось, чтобы она увидела его лицо, а потом представляла его себе, сидя за рулем.

– Ты будешь не очень сильно переживать, если он откажется?

– Гидеон-то? – Лицо ее смягчилось, по лицу промелькнула открытая неспешная улыбка. – Не думаю, что с этим возникнут какие-то проблемы.

За рулем пикапа Элизабет проводила по десять часов в сутки. Глаза ее прикрывали солнечные очки. На голове сидел белый стетсон [52] Стетсон (ковбойская шляпа) – фетровая, кожаная или соломенная шляпа, с высокой округлой тульей, вогнутой сверху, и с широкими подогнутыми вверх по бокам полями. . Останавливалась она в недорогих мотелях, хотя деньги не были проблемой. На третий день, на восьмом часу езды пересекла границу округа и вновь оказалась дома. Ничего тут не изменилось, но в душе поселилось неуютное чувство, будто это она сама каким-то образом изменилась и что любая живая тварь в округе это чувствует.

Проехав боковыми улочками, Элизабет подкатила к дому своей матери, остановившись вначале возле заколоченной церкви. Вагонка на ее стенах была грязной и облупленной. Окна выбиты, и кто-то разрисовал стены черной краской, старательно выведя такие слова, как «убийца», «грешник» и «дьявол». Объехав кругом и оказавшись с обратной стороны, она обнаружила, что и домик пастората выглядит немногим лучше. Выбитые стекла. Такая же черная краска из баллончика. Дверь была заперта, но, достав из пикапа монтировку, Элизабет взломала ее. Внутри ее ждали лишь голые полы, пыль и тяжелые воспоминания. Она немного постояла возле кухонного окна, вспоминая тот последний раз, когда выпивала тут с матерью. Представляла ли та тогда всю глубину зла, скрывающуюся в душе ее мужа? Хоть когда-нибудь чувствовала это? Элизабет очень хотела получить ответ – и нашла его на полке над камином в совершенно пустой гостиной. Конверт пожелтел и рассохся. На нем рукой матери было крупно выведено: «Элизабет».

Лиз, дорогая моя девочка! Просто не могу представить, какую боль ты должна была испытать, когда узнала о той тьме, что овладела сердцем твоего отца, о смерти и страданиях, причиной которых он становился на протяжении столь долгих лет. Пожалуйста, знай: я полностью разделяю твою растерянность. Твои письма такая отрада для меня – они просто поддерживают во мне жизнь, – и мне очень больно, что ты живешь в таком потайном месте, куда я не могу ни послать тебе ответ, ни отправиться повидаться с тобою. Я никогда не сомневалась в том, в чем ты заверяла меня: в обещаниях, что когда-нибудь мы опять будем вместе. Но я больше не в силах жить в этом доме. Ненависть твоего отца переполняет меня, и я чувствую себя совершенно опустошенной. Оставляю здесь это письмо в надежде, что ты найдешь его, когда, наконец, сочтешь безопасным вернуться. Я уехала, чтобы жить вместе со своей старой подругой на севере. Ты знаешь – той, что из колледжа. Не оставляю ни ее имени, ни адреса по вполне понятным причинам, но верю, что со временем ты меня обязательно разыщешь. Я так скучаю по тебе, любимое мое дитя! Заклинаю тебя, не позволяй избранному тобою пути привести тебя к неверию в собственные силы или ввергнуть тебя во тьму. Будь сильной и добросердечной. Жду тебя терпеливо и с великой любовью, твой друг и твой верный союзник, твоя мама на все времена.

Элизабет перечитала эту записку дважды, а потом аккуратно сложила и убрала в карман. Сердце сжалось, но в некотором роде почувствовалось и облегчение. Сколь бы сильно они ни любили друг друга, – что может помешать всем тем ужасам, что навлек ее отец, вновь пышно расцвести в любом другом месте, которое они будут делить на двоих? Слишком много общих воспоминаний и событий: детство, каникулы, тысячи проведенных в одном доме ночей… Слишком многое не позволит окончательно расстаться с прошлым. Сначала им обеим придется найти какой-то способ, какую-то свою манеру, чтобы встретиться взглядами и при этом не утонуть в чувстве вины от своего долгого взаимного невежества. Такое время обязательно придет, Элизабет это знала, но и не так скоро, и не так легко. А тем временем она напишет опять и даст матери знать, что нашла письмо и что прошедшее время, по крайней мере, осталось их другом.