Александр Райн - Тюрьма мертвых [litres]

– Ну вот, видите, значит, это все просто идиотское недоразумение, мне нужно вернуться на свое рабочее место, – залепетал я, как провинившийся школьник, якобы осознавший свою вину.

Он посмотрел мне в глаза, и я сразу понял, что он считает иначе.

– Послушайте меня очень внимательно. Уже не важно, обманули ли вы нас тогда, при составлении договора, или делаете это сейчас. Главное, что вы – обманщик, врун, трепло, грешник! – подытожил он. – Вы не имеете права находиться на свободе, так как искажаете истину, вы пытаетесь извлечь собственную выгоду мерзким обманным путем.

– Но, но послушайте, я же ничего не сделал. Позвоните инженеру, Сергею Ивановичу, он знает меня в лицо, это он меня сюда привел. – Я буквально умолял его, разве что на колени не падал.

– Молчать! И не сметь меня перебивать! В этой тюрьме действуют определенные правила, вы обязаны были их соблюдать, и, уверяю вас, вы будете их соблюдать. Конечно, вы не должны находиться здесь прямо сейчас. – После этих слов я обрадовался, но он быстро уничтожил мои секундные надежды. – Но в каждом правиле есть свои исключения, а значит, и мы сделаем исключение.

– Вы не можете! – закричал я, не в силах больше слушать его. – Кто вы, мать вашу, такой, чтобы судить меня?! Вы че, бля, совсем тут охренели, хотите судиться? Давайте судиться, я не собираюсь больше ни минуты проводить здесь! – Я орал ему в лицо, отчего вылетавшие из моего рта слюни попадали ему на кожу.

– Суда не будет, он ни к чему, – спокойно ответил он, вытирая лицо платком, который достал из нагрудного кармана. – Суд будет, когда ваше грешное дыхание остановится; будете отвечать по полной, и соврать вам не удастся, тогда, может, судья вас и помилует, и вы уже не вернетесь к нам. А пока чувствуйте себя как дома, кормить вас мы не обязаны, но нам бы хотелось, чтобы вы задержались у нас как можно дольше. – Он злобно улыбнулся, не показывая зубов, и повернулся в сторону выхода.

– Ублюдок! Куда ты собрался, а ну, стой! – Я схватил его за пиджак, просунув руку через решетку и совершенно позабыв об опасности поражения током, но и в этот раз разряд не поразил меня, как и его.

Он явно не ожидал такого поворота событий. Я дернул его к себе что было сил, он ударился головой прямо о железо, кровь из рассеченного лба моментально окропила пол. Он попытался освободиться, дергался и извивался, как пойманная на крючок рыбешка, но я вцепился мертвой хваткой.

– Отпусти, сука! Опусти меня! – хрипел он из-за того, что пиджак сдавил ему горло.

Наконец он высвободился и отпрыгнул к противоположной стене. Немного отдышавшись и прокашлявшись, он закричал:

– Охрана!!! Охрану сюда, живо!!!

Я быстро вернулся в центр камеры, не выпуская из рук свой трофей, и начал шарить по карманам в надежде найти ключи, но их там не было. Тогда я швырнул пиджак под кровать. В коридоре послышались быстрые шаги.

Нужно было скорее что-то решать. От волнения перед глазами летали черные точки, мысли путались, не желая собираться хоть в какой-то незначительный план действий; от безысходности я снова начал отламывать ножку от кровати. Упираясь ногой и дергая изо всех сил, я чувствовал, что она вот-вот поддастся, и она поддалась, но было слишком поздно.

В камере уже находились трое, и один из них ударом заставил меня упасть на колени. Раз за разом штыри опускались на мое тело, причиняя мне сильную боль, которую я не знал до этого дня. Меня никогда раньше не лупили железом, я вспомнил, как отец порол меня ремнем, вспомнил школьные драки, даже как однажды упал зимой на бетонную лестницу, но ничто из этого никогда не сравнится с тем, что я чувствовал сегодня. Я не кричал, лишь иногда взвывал от боли и громко выпускал воздух, когда было особенно больно. Все это происходило не больше тридцати секунд, но это была целая вечность. Нет, мне не переломали ноги и руки, то же самое с ребрами, ну разве что одно, потому как дышать мне после этого было очень неприятно. Они не стали запихивать мне в уши раскаленный металл, а все потому, что раздался голос заместителя тюрьмы:

– Хватит! Достаточно ему на сегодня!

Я лежал на полу в позе эмбриона, с закрытыми глазами, боясь пошевелиться. Во рту накопилось немало крови, которая уже выливалась наружу.

Камера закрылась, и звук шагов постепенно начал отдаляться.

Я плакал от боли, от ощущения полного бессилия, от страха. Слезы немного остужали раскаленное от поднявшейся температуры тело; отчасти помогал и холодный пол, которого я касался щекой. Проплакавшись, я потер глаза и попробовал подняться. Это было непросто. За последние сутки меня били больше, чем за всю жизнь. Внутри все сжималось, кровь не переставала идти – кажется, они все-таки отбили мне пару органов. Взобравшись на кровать, которая под моим весом накренилась на угол, где была отломлена ножка, я схватился за голову и упер локти в колени.

«Интересно, сколько у меня времени после того, что я сделал? Как скоро они придут сюда с раскаленным железом, или тупым лезвием, или бог его знает с каким орудием пыток и начнут кромсать меня и прижигать мне органы? Зачем я схватил его? Тупой идиот, теперь у меня нет ни одного шанса выбраться отсюда».

Проклиная себя за несдержанность, я впивался ногтями в кожу головы, которая гудела от боли.

В коридоре раздался звонок. Чертов аппарат гремел громче обычного, как мне казалось. Противный звук отражался от стен коридора, разлетался по всем его углам – должно быть, звонили из ада, – и никто не спешил брать трубку, а затем он умолк.

Снова кто-то ошибся номером, меня это не волновало. Я смотрел на серый бетон, на валявшийся неподалеку кусок кровати, на торчащий из-под нее рукав. Пиджак – они не забрали его, конечно, им не до этого было, ведь куда важнее навалять мне.

Я потянул за ткань и вытащил из-под кровати то, что недавно со злостью туда запулил. Это был пиджак с двумя широкими карманами по бокам и небольшим нагрудным. Я ничего не смыслил в шерсти и моде костюмов, так как последний раз надевал что-то подобное на выпускном в училище.

От моего прерывистого дыхания кровь разлеталась брызгами, пачкая пиджак. Еще раз пошарив по карманам, я вытащил носовой платок, карандаш и пухлый блокнот в кожаном переплете размером с пачку сигарет. Приложив платок к «прохудившемуся» носу, я открыл блокнот. Желтые страницы были плотно исписаны латинскими буквами, педантично выведенными под один размер. Стояли они равноудаленно друг от друга и имели практически идеальные линии и изгибы; иногда возле них встречались цифры.

Понять что-либо из написанного было нереально, как ни старайся.

«А это я уже где-то видел», – я копался в памяти гудевшей от боли головы, и тут перед глазами возникла дверь. Обратная сторона полотна, та, что встречает выходивших из тюрьмы. Текст был один в один, но он по-прежнему ничего не значил. Я попытался найти расшифровку, листая дальше, но ничего.