Тана Френч - Ведьмин вяз

– Каждый подросток имеет право на бунт. Я все школьные годы вела себя как ангел. Вот меня потом и швырнуло в другую крайность. – Сюзанна перевернулась, вытянулась на спине. – А с Ательстаном мы до сих пор друзья на фейсбуке. Он сейчас живет в Португалии, в какой-то юрте.

Леон засмеялся.

– Что смешного? – спросила Сюзанна. – У тебя самого был дружок, который ходил с большими фиолетовыми крыльями на спине.

– Точно, Эрик! Ну что ты, он был чудесный. Интересно, что с ним стало? Помню, мы как-то раз накурились и поздно вечером, перед самым закрытием, забрались в гуманитарный корпус Тринити-колледжа. Хотели остаться там на ночь, но нас заметил охранник, мы стали от него прятаться по пустым аудиториям, за стульями, но Эриковы крылья торчали…

– Да, звучит просто грандиозно, – буркнул я. Эйфория от шоколада прошла, меня подташнивало, голова разламывалась, навалилась усталость. – Рад, что вы позабавились, ребята.

– Мы не говорим, что нам далось легко, – объяснила Сюзанна. – Просто понадобилось время, чтобы прийти в себя.

– Так почему же ты не живешь в юрте и не играешь на цимбалах? – спросил я. – Раз уж там такой кайф и свобода. Как же так вышло, что ты превратилась в жену и мамочку из пригорода?

– Ооо… – протянул Леон. – Кое-кого задело.

Сюзанна не обратила внимания на мой тон.

– Наверное, дело в том, – помолчав, сказала она, – что через некоторое время я заметила: то, что я делаю, важно. Имеет смысл. Я впервые в жизни это почувствовала. В школе я подписывала миллионы писем “Международной амнистии”, участвовала во всевозможных кампаниях, собирала деньги для пострадавших от засухи, и все без толку: человек, которого мы пытались отстоять, продолжал гнить в тюрьме, а дети умирали от голода. Я не раз плакала из-за этого. – И мне: – Ты как-то застал меня в слезах и принялся утешать, но у тебя на лице было написано: вот же идиотка.

– Верно, – ответил я. – Помню.

Я подумал, что мне бы стоит гордиться – добился, чего хотел, получил ответ, разгадал загадку, которая не покорилась даже великому и ужасному Рафферти. Почему же меня не покидало ощущение, будто я облажался по полной?

– В чем-то ты, конечно, был прав. То есть я совершенно искренне рыдала из-за парня, которого пытают где-то в Мьянме, но еще и потому, что чувствовала себя полным ничтожеством. Будто я из пуха. И перьев. Хоть разбейся, проблема не сдвинется с места, тебя просто не заметят. – Она отпила вина. – А вот убийство Доминика, как на это ни посмотри с моральной точки зрения, кое-что изменило. Причем конкретно.

– Что правда, то правда, – согласился я.

– Мне хотелось продолжать в том же духе – не в смысле убивать, а чтобы от моих поступков что-то зависело. Делать что-то серьезное. Курить с Ательстаном травку и петь у костра – это так, пух. Чересчур легковесно. За месяц-другой до поездки в Корнуолл я познакомилась с Томом, он влюбился в меня, я же не понимала, нравится он мне или нет. Но он показался мне серьезным. И если бы мы с ним сошлись, у нас все тоже было бы всерьез. Это тебе не с Ательстаном целоваться развлечения ради. Я понимала, что если мы с Томом будем целоваться, то рано или поздно у нас дойдет до свадьбы. Я вернулась домой и позвонила ему.

– И слава богу, – заметил Леон. – А то он за мной ходил собачонкой, по сто раз спрашивал, когда ты вернешься, и делал большие глаза. Если бы я знал, что он тебе нравится, отнесся бы к нему поприветливее. Я ему сказал, что вы с Ательстаном поженились голыми во время колдовского обряда в Стоунхендже.

– Знаю. Он тебе не поверил. – Сюзанна показала ему средний палец. – Так же и с детьми. Не то чтобы это казалось мне важнее, чем защитить диссертацию или что я еще могла бы сделать, но это было серьезнее, тут результат твоих действий прямо у тебя перед глазами. Мы сделали двух новеньких людей. Разве есть что-то конкретнее? – И мне: – Я знаю, ты всегда считал, что я спятила, раз залетела так рано. Да и Том тебе не особо нравился. Но для меня все это было совершенно логично.

Леон смотрел на нее с любопытством.

– Господи, у меня ничего такого не было, – признался он. – Скорее, наоборот.

Сюзанна удивленно обернулась к нему:

– Но ты ведь тоже совершил серьезный поступок. Той осенью ты в открытую заявил о своей ориентации. Я почему-то думала, что это из-за Доминика. Разве не так?

– Так. Если бы не это, я, наверное, до сих пор скрывал бы. Раньше-то вон сколько лет мучился.

– На дворе все-таки были не пятидесятые, – вмешался я. – Стать изгоем тебе не грозило, тебя не вымазали бы в дегте и не обваляли в перьях.

– Спасибо, я в курсе, – отрезал Леон. – Я прекрасно знал, что будет дальше. Я услышу еще больше избитых сальных шуток, потеряю пару друзей, а отец постарается меня убедить, что виноват переходный возраст и со временем я образумлюсь. Я был к этому готов. Меня убивала мысль, что отныне во мне будут видеть кого-то другого. Не такого же человека, как все, не меня самого, а гея . И если я скажу какую-нибудь гадость, то не потому что у меня есть на это основания, или настроение выдалось паршивое, или я всегда был хамом и сволочью, а потому что все геи говнюки. Если расстроюсь, так опять же никакой веской причины нет, просто геи такие чувствительные. Ты, конечно, скажешь, что это полная чушь, – это он мне, – но я так не думал. С другой стороны, и прятаться до конца дней я не собирался. Я хотел, чтобы у меня был парень, чтобы мы с ним держались за руки в пабе, чтобы я привел его домой, познакомил с родителями, не так уж это и много. Но прежде мне духу не хватило бы. Я думал, что так навсегда и застряну между молотом и наковальней. А после Доминика…

Он взял кочергу, поворошил угли, над которыми взвился рваный язык пламени.

– Все совершенно изменилось. И если после моего признания знакомые стали бы относиться ко мне иначе, так что с того? Не то чтобы я вдруг сделался смельчаком… – он пожал плечами, – я понимал, что рано или поздно мы с ними расстанемся. Все когда-то проходит, и я сейчас не драматизирую… это факт. Моя жизнь столько лет вертелась вокруг Доминика, его тень омрачала каждый мой день, я засыпал с мыслью о нем, и потом всю ночь он являлся мне в кошмарах, а утром я просыпался, дрожа от страха, что мы вот-вот встретимся. А потом мы сделали то, что сделали, пара минут – и его нет. Нет и не будет. После такого поневоле поймешь, что все проходит. Но жить, как ты (это Сюзанне), муж, дети, ипотека, долго и счастливо и прочая хрень, я бы не смог.

– А хотел бы? – В глазах Сюзанны впервые мелькнула тревога, она, повернувшись, всматривалась в полумраке в Леона. – Ты бы хотел жить, как я?

Леон задумался, аккуратно подтолкнул обугленные поленья поглубже в огонь.

– Нет, – наконец признался он. – Я не осуждаю твой выбор, но это всё не по мне. Я доволен тем, что имею. Разумеется, и в моем образе жизни есть свои минусы – я бросаю всех своих парней или вынуждаю их бросить меня и каждый раз чувствую себя полным дерьмом. Но мне нравится знать, что нет ничего невозможного и в следующем году в это же время я буду на Маврикии или в Дубровнике. – Он улыбнулся Сюзанне: – Ты же знаешь, я люблю путешествовать, всегда любил. И чем меньше я знаю о месте, тем лучше. Болота Йоркшира – правда, здорово? Бескрайний простор, вереск, названия эпохи викингов. А ведь есть еще Нью-Йорк, Гоа… Стоит мне узнать какое-то место получше, блеск тускнеет и мне хочется сменить обстановку, но в этом нет ничего такого, ведь меня ничто нигде не держит. Мне не нужно выбирать что-то одно, можно получить все. – Он снова улыбнулся. – А еще мне нравятся парни, и я тоже не хочу выбирать кого-то одного.