Ирса Сигурдардоттир - ДНК [litres]

– А Карл? Что он тебе такого сделал? Или ты просто хотел кого-то подставить вместо себя?

– Он хорошо для меня подходил. К тому же он украл у меня брата. Он не имел права расти с ним вместо меня. Так что он это заслужил.

– Рикхард, ты вообще отдаешь себе отчет, что ты психически ненормальный?

– Ну, в этом я с тобой не согласен.

– Ты убил трех человек! Кошмарным образом.

– Могло быть гораздо хуже. А эти способы, на мой взгляд, как раз не кошмарные. Для меня, во всяком случае. Нужно было просто включить устройство, а все остальное оно уже делало само. Мне не надо было даже наблюдать, как они умирали. Я же не садист; я не получаю удовольствие от того, как люди мучаются. Тут дело только в справедливости. Никому не позволено разрушать жизнь человека и жизнь его ребенка безнаказанно… – Рикхард вздохнул. – Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти. Ни малейшего понятия! Как мне удавалось все время избегать встречи с этой Маргрет, как приходилось брать на себя всю работу в расследовании, где я должен был быть начеку. Например, все эти входящие звонки. Думаешь, мне хотелось беседовать со всеми этим болванами? О нет! А камера в банкомате? Моя машина была видна, но мне не потребовалось даже уничтожать запись – ты просто поверил мне на слово, и все остались довольны. И много чего другого. Жаль только, что ты с самого начала не доверил мне правильный адрес Фрейи, и я по ошибке ранил другую собаку. Но все равно позже разобрался с этим. Ты, наверное, немного расстроен, что тебя держали за дурака…

– Рикхард, сделай мне одолжение, повернись ко мне спиной и дай надеть на тебя наручники. Давай закончим этот разговор в отделении, как я и предлагал в самом начале. – Голос Хюльдара звучал холодно; было очевидно, что последняя реплика Рикхарда задела его за живое.

– Нет, спасибо.

– Тебе не удастся вывернуться. Об этом знаю не только я. Карлотта в конце концов тоже поймет логику вещей. Маргрет узнала твои ботинки – она их видела из-под кровати. Полицейские ботинки. Для тебя эта история может закончиться лишь одним, и лучше с этим поторопиться.

– Ну подумай хорошенько!.. Извини, я не должен был так говорить. Возможно, я держал тебя за дурака, но, к твоему сведению, это не доставляло мне никакого удовольствия.

– Это не важно, я этого заслуживаю. Я трахал твою жену в баре. В туалете. По ее желанию.

У Фрейи от неожиданности расширились глаза. Ну, стервец! Вот так Хюльдар!

Рикхард испустил ужасающий вопль, а дальше послышался страшный грохот – Фрейя поняла, что было опрокинуто гинекологическое кресло, – и звуки борьбы и ударов, сопровождавшиеся прерывающимся дыханием и редкими вскриками. Невозможно было разобрать, от кого из них что доносилось. Затем все стихло, и Фрейя замерла на полувздохе, боясь шевельнуться и прислушиваясь. Внезапно по комнате пронесся длинный глубокий стон, а за ним – всхлипы, и Фрейя поняла, что это был Рикхард. Хюльдар стонал по-другому – она хорошо помнила ту ночь, которую они провели вместе.

Фрейя услышала, как кто-то роется в ящиках, и у нее заколотилось сердце: он что, искал что-то, чтобы окончательно прикончить Хюльдара? Она знала достаточно о других убийствах, чтобы допустить еще одно у себя под носом. В отличие от маленькой девочки, Фрейя была взрослым человеком и не могла просто сидеть в бездействии и ждать. К тому же, если Рикхард убьет Хюльдара, он может прямиком направиться домой к Маргрет…

Осторожно просунув руку в сумочку, Фрейя сумела беззвучно достать пистолет. Она знала, что он заряжен, но не знала, в порядке ли он. Однако ведь и Рикхард этого не знал…

Поспешно взведя курок, Фрейя толкнула дверь шкафа и, держа пистолет перед собой, шагнула наружу. Хюльдар бесформенной грудой лежал на полу; она почувствовала облегчение, заметив, что он дышал.

– Положи ножницы на место. – Фрейя не смогла скрыть дрожи в голосе.

Рикхард в изумлении обернулся. Быстро прийдя в себя, улыбнулся:

– Я офицер полиции. Пожалуйста, убери пистолет и подними руки за голову.

– Положи ножницы! – Фрейя видела, как пистолет мелко вибрирует в ее руках. Сжав зубы, она решительным движением головы откинула волосы назад. – Положи ножницы, или я выстрелю!

– О, я очень сомневаюсь, что ты это сделаешь. Опусти пистолет, дорогуша. – И он шагнул к ней.

Фрейя нажала на спуск. Он не должен был называть ее дорогушей.

Красный цвет был удивительно красивым. В больничной палате, где теперь умещался мир Карла, все было белым или бледно-желтым. Изредка эта цветовая гамма нарушалась проблеском тускло-зеленого, и хотя Карл приветствовал разнообразие, в самом цвете было мало радости – он давно стал больничной принадлежностью и не воспринимался сам по себе.

За такой палитрой, видимо, стояла особая философия: цвета должны были ассоциироваться с чистотой, гигиеной и, возможно, даже с надеждой, но в то же время предохранять больного от необоснованного оптимизма.

Однако этот красный цвет был совсем другим, таким ярким – будто излучавшим свет. Он завораживал. Карл уже давно не видел подобной красоты. Как давно – он понятия не имел. Время теперь для него не существовало; он перестал ощущать часы, минуты, секунды. Даже дни и ночи покинули его жизнь – теперь она была разделена на бодрствование, дремоту и сон. Сейчас Карл дремал, но красный цвет растормаживал – он стоил бодрствования.

Карл был уложен на парализованный бок, чтобы защитить спину от пролежней. Он попробовал пошире открыть глаза. На самом деле было трудно понять, открывались сейчас оба его глаза или только тот, которым он видел. Карл совершенно не чувствовал другой стороны лица; возможно, с другим глазом было всё в порядке, но закрытое парализованное веко не давало ему видеть.

Он этого не знал, да это, в общем-то, и не имело значения. Сейчас было так много, чего он не знал, но Карл не мог просто открыть рот и спросить. Чаще слова выходили из него искаженными, а иногда вообще отказывались выходить. Он был благодарен за то зрение и слух, которые у него еще остались, хотя и не мог контролировать, что видел или слышал.

Он все еще не мог объясниться, но те немногие, кто останавливался у его кровати, все время пытались с ним заговорить. В лучшие моменты возле него оказывались сразу двое или даже несколько человек из персонала больницы и обязательно начинали беседовать между собой: иногда о нем, иногда о работе, иногда о своей личной жизни. Это было самое интересное.

Медленно поднимавшееся глазное веко решило отдохнуть на полпути, и Карлу пришлось рассматривать красивый красный цвет через образовавшуюся щелку. Ожидая, пока глаз откроется полностью, он попытался угадать, откуда могло исходить это красное буйство. Это была не кровь, не розы и уж точто не «Феррари». Карл уже начал было склоняться к вертикальной красной линии в исландском флаге, когда веко наконец качнулось к своей верхней точке. Тогда он понял, что это был вовсе не повешенный персоналом на стену флаг, нет – просто на стуле для гостей, который до сего дня всегда оставался пустым, сидел человек. Человек в огненно-красном галстуке, ослепительно-белой рубашке и синем пиджаке – живое олицетворение исландского флага.