Лорен Норт - Идеальный сын [litres]

Т.К. Нет.

Э.С. Что же вы предприняли?

Т.К. ( Пауза .) Замки поменяла. Это Шелли мне сказала, что в полицию лучше не звонить. Она меня убедила, что мне никто не поверит, что я это всё придумала. А я не придумала, всё было на самом деле.

Э.С. Вам, наверное, было страшно находиться в собственном доме?

Т.К. Не всегда. На тот момент, по крайней мере, нет.

Э.С. Но потом стало страшно.

ТС: Стало.

Сегодня я проснулась злая. Даже, я бы сказала, в ярости. Злая на тебя за то, что ты умер. На того мерзкого человека за то, что назвал меня «Тесси». Злая на себя, что боюсь. Злая, потому что что-то вокруг творится, что-то не так, что-то ты от меня утаил.

Вчера вернулся слесарь, поменял замки на входной и боковой дверях. Он протянул мне два комплекта блестящих новых ключей, но каждый час или что-то вроде того я вдруг замечаю, что мягко иду в тапочках по кафельной плитке и проверяю, точно ли заперты все двери.

Так что сегодня я проснулась злой, в отвратительном настроении, а Джейми был тихий. Всё утро он просидел в своей комнате, играя в лего. На обед я приготовила бутерброды, к которым никто из нас не притронулся, а когда Джейми встал из-за стола, то забыл отнести свою тарелку в раковину. Обычно мне всё равно, я убираю за сына, но сегодня была злая и сказала ему:

– Джейми, вернись и поставь свою тарелку у раковины, пожалуйста.

Он уже успел надеть пальто и один сапог. Он встал, выпрямился и сказал:

– Я иду в свой домик на дереве. А ты сама можешь поставить.

Меня переполнило раздражение. Слова сами вырвались у меня громко, зло – я даже подумать не успела.

– Джейми, чтобы сейчас же вернулся и поставил тарелку у раковины.

Джейми высунул язык, качая взад-вперёд зубик, который всё у него никак не выпадет, с прищуром зло посмотрел на меня. Я уже хотела снова гаркнуть, но он потопал через кухню в одном сапоге, волоча засохшую грязь по плиткам.

– Спасибо, – пробормотала я, стиснув зубы, а Джейми взял со стола тарелку.

Только он не отнёс ее к раковине, а взял покрепче и бросил, как фрисби. Успел уже половину расстояния до боковой двери пробежать, когда она разбилась вдребезги. Целился прямо в меня и почти попал. Тарелка пролетела мимо и со звоном ударилась о шкаф, отскочила и разбилась о столешницу.

– Вот бы моя мама была Шелли! – крикнул он и исчез в саду. Я даже ничего сказать не успела.

Вся кухня в осколках фарфора – они белеют в затирке между плитками, обломки побольше полетели под печь, а один срикошетил от пола мне в тапочек.

Упала на колени, разрыдалась злыми, ненавистными мне самой слезами. У нас всё было гораздо лучше. Я не огрызаюсь из-за каждой мелочи. Думала, что всё у нас хорошо, но нет. Вот совсем не так.

В эти мгновения я себя ненавидела. Ненавидела то, во что превратилась, – мать, которая орёт на своего ребенка по пустякам. И тебя тоже ненавидела, кстати.

Ох, Тесси, прости меня.

Я всё прокручивала в голове слова Джейми. Говорила себе, это он в сердцах. Сказал, просто чтобы меня задеть. Ну что же, получилось, цель поражена.

Только встав на четвереньки и подметя последние осколки тарелки, крошки, грязь, я поняла вдруг, как разладились наши отношения с Джейми. Стала вспоминать последний месяц – как мы вместе плакали на диване или как вместе шли из школы, он на меня наорал, а я его чуть не ударила, чуть. Бывали и нормальные моменты, когда я очень старалась: мы играли в настолку или скакали по лужам, и Джейми было неплохо.

И я поняла, что нужно придумать что-то весёлое, как бы тяжело мне ни было, какой бы усталой я себя ни чувствовала. Я должна, и точка – ради Джейми. Он настроение перенимает у меня: я грустная – и он грустный; я злюсь, он срывается.

Нужен ему смех, да нам обоим нужен. Поэтому после того, как я отодвинула холодильник, как смела десятилетиями копившиеся под ним слои грязи и пыли и последние фарфоровые обломки, как задвинула его обратно, так и не найдя магнитик с Джейми, после того, получается, как я пообедала без Джейми, который пропал у себя в комнате, я включила телевизор и позвала: «Джейми!»

– Отстань! – откликнулся сын.

– Тут «Сам себе режиссёр», а я глажу. Не хочешь спуститься ко мне?

Молчание, потом скрип двери, стук его ножек по лестнице.

Я ничего не сказала ему про тарелку. Ничего совсем. Перенесла только старую лампу твоей матери из малой гостиной в обычную. Не лампа, а привет от времён Мисс Марпл – бордовый абажур с бахромой, свисающей вниз над изогнутой подставкой из темного дерева – но зато светит ярко, удобно гладить.

Потом я выгребла из подсобки кучу мятых вещей. Бог знает когда я в последний раз прикасалась к утюгу – много недель назад. Десять, если быть точной, но думать об этом я сейчас не хочу. И о том, какая у Джейми последние несколько месяцев, наверное, помятая форма – тоже. Гладить ему рубашки мне даже в голову не приходило. Но, слава богу, было так холодно, что он джемпер и не снимал.

Дверь в гостиную я закрыла, про весь остальной холодный мрачный дом можно не вспоминать – здесь, в гостиной, в свете лампы впервые стало уютно. Но, может, дело даже не в свете, а в мальчишеском смехе Джейми, который эхом отражается от стен.

Помнишь, как он хохочет, Марк? И задыхается, и вздыхает, и хихикает – пока снова что-то его не выведет из себя.

– Ну нет, – гогочет Джейми, закрывая глаза ладошкой, но расставляя пальцы, чтобы подсматривать, – ну кому такое сделать захочется?

Бросаю взгляд на экран. Там кто-то в ужасный шторм забирается на крышу. По комнате разносится закадровый смех. Что сейчас произойдёт, понятно, но Джейми весь дрожит от хохота.

В том, что семилетний мальчик со смеху покатывается, глядя на чужую беду, есть что-то ужасное. Но мне всё равно. Я и не обращала внимания, как не хватало мне сыновнего смеха, тех чувств, что я испытываю, его слыша, – будто вокруг летний день, будто я встретилась со старыми друзьями. Не замечала я, как мне этого не хватает. Не стало тебя, и какие-то части меня и Джейми в тот день умерли вместе с тобой.

А потом краем глаза я замечаю движение. Всего мгновение: в саду вспышка света пронзает сплошную темноту. Но у меня по коже бегут мурашки, а улыбки как не бывало. От гладильной доски перемещаюсь к окну.

Сквозь одиночные ставни внутрь проникает промозглый воздух. Снаружи всё как смоль, будто носом упёрлась в чёрное зеркало. Вижу, как отражается в стекле свет лампы, диван, Джейми, смотрящий телевизор. Вижу своё лицо – выпирающие скулы, которые я сама-то не узнаю, пустые глаза вперились во тьму.

Тело непроизвольно начинает трястись, я быстро отхожу.

Уже почти снова встала за гладильную доску, как вдруг – опять вспышка, на секунду зажигается белый свет, может быть, фонарика, может быть, телефона, освещая верёвочную лестницу, ведущую в дом на дереве, и силуэт, стоящий за ней.