Хелене Флод - Терапевт

Кладу секстант на место. Беру в руки угловатый обломок метеорита, тихонечко поглаживаю поверхность пальцем. Сделать глубокий вдох, начать сначала…

Мой отец написал это всего через какие-то месяцы после смерти собственной жены. И его жена страдала тем, что он столь неделикатно называет дегенеративным заболеванием головного мозга . Согласно логике отца, такой диагноз должен был сподвигнуть того, кому он поставлен, взять и умереть. Не могу взять в голову, как он смел написать такое. Написать и опубликовать вскоре после того, как в его собственной семье произошла такая трагедия… Мало того, он высказывает мнение, что в том случае, если такие люди, как мама, не хотят добровольно покинуть этот мир, помочь им в этом должно государство. А поскольку государство этого не делает, он весьма недвусмысленно защищает тех, кто лишает жизни своих близких. И это ставит передо мной вопрос, над которым я предпочла бы не задумываться: значит ли это, что он сам мог совершить подобное?

Но это же безумие. Кладу в сторону обломок метеорита. Я не для этого сюда пришла. Я поехала к папе, чтобы обрести покой, почувствовать себя дома, в безопасности. Мне не хватало этого, особенно сейчас. Я покидаю кабинет, торопливо взбегаю по лестнице, бросаюсь в ту комнату, которая была моей, и запираюсь там.

Здесь все выглядит так же, как когда я здесь жила. На стенах обои в цветочек. Белые кружевные занавески. На стене полочка для безделушек, в углу плетеное кресло, на нем подушка с оборочками. Белый письменный стол. Семейное фото: я на нем совсем маленькая, а мама еще не очень больная. На кровати вязанное крючком покрывало. Стена оживлена соломенной шляпкой, на верхней полке стеллажа для книг сидит фарфоровая кукла. Есть кое-что из школьных времен: на двери — фото Леонардо ди Каприо, вырезанное из молодежного журнала с меньшей аккуратностью, чем проявляет мой отец, вклеивая вырезки в архив. Над кроватью висит стихотворение Дороти Паркер, переписанное моим детским почерком на листок в линейку, а на стеллаже стоят книги, которые я читала подростком, — разумеется, книги для взрослых: Йенс Бьёрнебу, Достоевский, Сильвия Платт, Вирджиния Вульф, Кафка. И на полочке для безделушек даже пара стопок. Но общее впечатление, что в комнате живет маленькая девочка.

Это мама обставила для меня комнату. Поэтому у меня рука не поднималась что-нибудь поменять здесь. Когда теперь я ложусь на кровать, в груди у меня снова вырастает этот тяжелый давящий ком — скорбь по всему, чего не случилось. По семейной жизни, которой мне не довелось испытать. Как сильно, должно быть, любили девочку, для которой обставили эту комнату… С каким тщанием ее мать оклеила стены любовно выбранными обоями в мелкий цветочек. Сколько она размышляла о том, какие занавески лучше всего подойдут к ним, какая кроватка. Сколько часов ушло у нее на вязание покрывала. И все ради того, чтобы детская для дочки получилась такой уютной. Успеть до того, как заболеешь. До того, как примешь слишком много таблеток и упадешь без сознания в прихожей этого дома…

Если она приняла слишком много таблеток. В смысле, если это был несчастный случай. Я откидываюсь на постель. Что за кошмарное измышление! Я правда хочу так думать? Довести мысль до логического конца, как сказал бы мой отец. Хочу я пойти этим путем?

А если представить, что это не было несчастным случаем? Если представить — исходя из папиной аргументации, которую он столь детально изложил несколькими месяцами позже, — что он решил лишить ее жизни? Помочь ей принести себя в наиблагороднейшую из жертв, как он выразился бы сам… Возможно ли такое?

Мама принимала много лекарств. Я так никогда до конца и не поняла, как случилось, что женщине с Альцгеймером выписывали настолько потенциально опасные лекарства, что ошибка могла ее убить. Но, наверное, она часто испытывала страх, и ей давали снимающие тревожность препараты; еще она принимала какие-то обезболивающие. Я и раньше задавалась вопросом, каким образом могла произойти передозировка. Как могло случиться, что человек, чье заболевание проявляется именно в дезориентации и помрачении сознания, сам заботился о приеме назначенных медикаментов?

Но ведь это делала не она. На дом приходили медсестры. Некоторые болтали со мной. Одна приносила мне мятные пастилки, их было легко жевать, но они прилипали к зубам. Я помню этих медичек. Они приходили с дозаторами. Я прекрасно помню, как выглядели эти пластиковые коробки с отделениями для разных таблеток: слот для понедельника, для вторника, для среды и так далее. Мне тогда казалось, что они похожи на полочку с ячейками для безделушек, висевшую на стене моей комнаты. Сестрички раскладывали в слоты дозатора лекарства, которые нужно было принять по окончании их рабочего времени, когда они уходили домой. Когда же их не было, за прием лекарств отвечала семья. То есть папа.

Ему было бы проще простого дать ей больше таблеток или не те таблетки. Мама же ничего не понимала. Ей все представлялось как в тумане: сложным и недоступным пониманию. Она знала, что нужно принимать лекарства. Если б муж сказал ей: «Выпей эти», — она бы так и сделала? Как она делала все, что он ей велел: переходила улицу, когда он разрешал, ложилась по его указанию, вставала, когда он говорил, что пора. Оставалась дома, когда хотела выйти, если он объяснял, что сейчас ночь, или на улице ливень, или называл еще какую-нибудь причину, которой она не понимала, но принимала. Потому что действительность стала для нее неохватной. Потому что ей требовалась помощь почти со всем. Она смирилась с тем, что это так. Мы едим то, что он велит нам есть. Мы пользуемся теми приборами, которые он даст. Когда он кладет перед ней горку таблеток и просит их проглотить, она так и делает. Разумеется. Если она будет ставить под вопрос те вещи, о которых он просит, что с ней будет?

На вопрос о том, как подобное оказалось возможным, почему контроль за медикацией оказался недостаточно строгим и пациент с Альцгеймером мог принять смертельную дозу лекарств, следовал ответ: подвел человеческий фактор. Ошибка с хранением медикаментов, возможно, что-то напутали с дозатором… Папа заверял, что в тот день она получила ровно то, что полагалось. Ему потребовалось ненадолго уйти. Должно быть, мама сама открыла аптечку. Наверное, ей пришло в голову, что нужно принять еще несколько таблеток. Она ведь была такая. То ей вдруг хотелось выйти на прогулку в нижнем белье. То она среди ночи вдруг собиралась в магазин. Разумеется, следовало держать лекарства в запирающейся аптечке, куда она не могла бы добраться. Но ее состояние ухудшалось так быстро… Меры предосторожности не успевали за развитием болезни. Система подвела, такое случается время от времени. Возможно, медсестры должны были забить тревогу; возможно, врач при последнем осмотре должен был отреагировать на резкое ухудшение ее состояния; возможно, папа сам должен был проследить за тем, чтобы лекарства были убраны в не доступное для нее место. Но в кого кинешь камень в такой ситуации? Она же была неизлечимо больна. Случившееся явилось тяжелым ударом для и так уже настрадавшейся семьи. Незачем дополнительно травмировать отца с двумя дочерьми в такой скорбный час. Расследование происшествия было прекращено. В больнице собирались серьезно пересмотреть правила отпуска лекарств пациентам. И так далее.