Хелене Флод - Терапевт

Это не ответ на мой вопрос. Или, может, да? Не знаю, не решаюсь спросить. В моей измученной голове туман. С самого раннего утра мне пришлось судорожно раскидывать мозгами, с того самого момента как я стояла на кухне под дулом револьвера, направленного на меня Верой. Какого напряжения ума потребовала от меня вся та ситуация! Я, кажется, больше не в состоянии мыслить логично. Эти серьезные следователи ничего не сказали о том, что они думают и предполагают. Женщина уходит, мне снова становится холодно. Они что, думают, что Сигурда убила я? Я не отважилась спросить их об этом.

Вера взвела курок, я закрыла глаза, и именно в тот момент, когда я ждала, что она нажмет на спусковой крючок, на крыльце послышались шаги. Придя, я не заперла дверь, и теперь ее распахнули с размаху. Мы обе повернулись в ту сторону. На кухню ворвалась Фредли: лицо красное, лоб взмок так, что рыжие волосы завились на висках в колечки. Она в полном обмундировании: галстук, погоны, все прочее. И вот мы стоим там втроем, меряем друг друга глазами. Длилось это максимум сотую долю секунды, но для меня время как будто остановилось в это мгновение; кажется, я могу вернуться в него сейчас и оглядеться, вбирая в себя все подробности: кожу на лице Фредли, ее раздутые ноздри, как она уставилась на нас широко распахнутыми глазами. И у Веры шрам от прыщика, хвостик, глаза вытаращены, рот открыт, но при этом воздух не входит и не выходит, она затаила дыхание и не шевелится…

Фредли опустила руку к бедру, достала свой пистолет, передернула затвор и прицелилась в Веру.

— Бросай оружие! — крикнула она.

Позади нее возникли две мужские фигуры, тоже в форме. На лице Веры вдруг что-то мгновенно промелькнуло, так быстро, что, наверное, только я успела заметить это, потому что с той секунды, когда я подумала, что умру, время тянулось бесконечно медленно. Она передумала. Сообразила, что нужно делать. Выпустила револьвер старого Торпа из рук, тот грохнулся на коврик Маргрете и замер там в неподвижности. В глазах у Веры засветилось страдание, уголки глаз опустились, она сжала губы, а потом крикнула:

— Господи, остановите же ее!

И повернулась к Фредли. Сделала два шага к ней навстречу, похоже, собираясь броситься ей в объятия, но та, не сводя оружия с Веры, крикнула:

— Стой!

Вера послушно остановилась среди комнаты. Порожние руки безвольно повисли вдоль тела. Она издала какой-то звук, напоминающий всхлип. Я стояла не шевелясь. Двое полицейских прошли мимо Фредли в комнату, один встал на мой рюкзак, валявшийся на полу. Оба с оружием в руках. Нацеленным на меня.

Фредли развела нас. Меня с одним из ее коллег отправили в спальню Маргрете. Молодой, лет двадцати с небольшим, наверное; мне показалось, что он нервничает. Надел на меня наручники. Я ему позволила. Не то чтобы я могла ему помешать, но и не протестовала. Протянула руки, когда он попросил. У него на лице так много родинок… Хорошо, что не прыщей — было бы противно; а так наоборот, даже мило. Ладони влажные. Он принялся расхаживать по комнате, не выпуская пистолет из рук. Не сводил с меня глаз; и это было неприятно не только мне, но и ему.

А думала я вот о чем: Вера собиралась меня убить. Она сердилась, боялась? Могла она быть искренней, когда крикнула: господи, остановите же ее ? Но нет, когда она целилась в меня, в ней читалась решимость; а эта ее фразочка — сегодня никакой болтологии, к чертовой матери . Нет. Она планировала застрелить меня. Это она, должно быть, закинула ключ через оконце во входной двери. Выманила меня сюда. Испуганной она не выглядела. Она была зла. Но в ясном уме. Ей надо было сделать дело. Если б не полиция, оно было бы сделано.

Вошла Фредли.

— Как вы, Сара? — спросила она и, не дожидаясь ответа, повернулась к полицейскому с родинками. — Зачем ты ее в наручники-то?

Тот пробубнил что-то насчет непредсказуемости ситуации.

— Она что, вооружена? — спросила Фредли.

— Не знаю.

— Так проверь, — распорядилась она.

Полицейский отомкнул наручники, попросил меня развести руки в стороны и прохлопал все мое тело так, как это делают на контроле безопасности в аэропорту. Тщательно. Я стояла столбом. Фредли читала что-то у себя на телефоне. Закончив, парень отошел к подоконнику, прислонился к нему. Фредли продолжала читать. Я села, дожидаясь, пока она закончит. Полицейский тоже ждал.

— Скоро мы вас отпустим, — обратилась ко мне Фредли. — Мы только ждем, когда подъедут наши сотрудники.

Я кивнула. Какая она деятельная; взгляд постоянно в движении, высматривает непредвиденные обстоятельства… Старается держать ситуацию под контролем. Хорошо бы она сказала что-нибудь обнадеживающее. Например, « она задержана, вам больше нечего опасаться » или « наконец дело раскрыто ». Но тут зажужжал ее телефон.

— Позже поговорим, — сказала Фредли, выходя из комнаты.

Полицейскому с родинками все так же не сиделось на месте, но больше он ко мне со своими наручниками не лез. Еще с час мы все оставались на даче.

Потом двое полицейских, ворвавшихся туда позади Фредли, отвезли меня в столичное управление полиции. Они сидели впереди, я — сзади. За всю дорогу я не проронила ни слова.

Здесь меня передали в руки одетой в гражданское женщины по имени Янне. Наверное, она у них вроде секретарши в приемной: к ее джемперу английской булавкой был прицеплен бейджик с именем. Она предложила мне бутылку воды и два багета с ростбифом и с креветками, сказав: «Я бы посоветовала креветки». Я выбрала креветки.

— Поешьте, — сказала Янне. — Кто его знает, на сколько вам придется у нас задержаться…

Приятно было ощутить заботу. Багет оказался сухим, но я его все-таки съела, утешая себя тем, что Фредли в общем-то осадила полицейского, заковавшего меня в наручники.

После беседы с серьезными следователями это уже мало меня утешает. Они были так бесстрастны… Невозможно понять, что они думают, а из того, что говорят, ничто не успокаивает. Ни словечка из серии « расслабьтесь », « скоро пойдете домой »… Разве не это должны говорить человеку, которого едва не убили?

Часы идут. Заняться нечем. Янне притащила мне старые журналы; я листаю их, читаю про знаменитостей — у кого родился ребенок, кто от кого ушел; но ничто не интересует меня, ничто не задерживается в памяти. Хоть бы Гюндерсен был здесь. Хоть бы Фредли пришла. Хоть бы мне рассказали что-нибудь. В подсознании то и дело всплывает выкрик Веры: господи, остановите же ее .

Янне приносит мне кофе. Часа в четыре она дает мне роман, название которого на обложке напечатано шрифтом с завитушками. Янне нахваливает мне эту книгу. Это история про английскую аристократку, которая влюбляется в конюха, говорит она, и ее семья негодует, но тут начинается Первая мировая война. Я беру книгу. Читать ее у меня нет ни малейшего желания, и я, разумеется, не собираюсь этого делать, но рада, что кто-то подумал обо мне. Меня подмывает выспросить у нее, каков мой статус, как долго, по ее мнению, мне придется здесь сидеть и чем, по ее опыту, заканчиваются подобные дела, но я ничего не говорю.