Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Но потом он встречается со мной взглядом. Останавливается. И я как будто вижу, как пленка в нем перематывается назад. Он отворачивается от меня и оставляет все при себе.

В первый день весны Рубен заставляет меня выйти на прогулку.

– Хорошо бы выбраться и развлечься, – неуверенно говорит он, пока чистит картошку. Я ему помочь не могу, рука все еще болит.

Я сдержалась и не поехала среди ночи в офис библиотеки, решила подождать, потому что сейчас это слишком опасно. Не могу туда вломиться снова, это же незаконно. Мне позволено заходить в библиотеку днем как работнику. Но украсть ключи и идти ночью – даже если это то же самое здание – уже преступление. Нет, не могу сделать этого снова. Мои раздумья над тем, что правильно, бесконечны. Надо подождать.

Мы пошли в паб через улицу от нас. Прогулка туда навивает воспоминания о тех днях, когда мы только переехали в нашу квартирку вскоре после свадьбы. Каждый вечер мы гуляли по окрестностям, заходили в пабы и иногда так громко смеялись, что бармену приходилось нас успокаивать.

Это паб старый, с телевизором в углу. Очень во вкусе Рубена. Противоположность тем местам, куда приглашает меня Уилф: он предпочитает в винные бары с современным искусством и развешанными по стенам головами оленей. Этот бар простой, теплый и уютный, со свечами на подоконниках. Окна выходят во двор, не на улицу, и я могу успокоиться и не высматривать полицию. Никто меня здесь не увидит, Лоусон тоже.

– Джин? – спрашивает меня Рубен, опершись о барную стойку. Он уже снял пальто. Его щеки пылают, хотя снаружи ни тепло, ни холодно. Рукава белой рубашки закатаны. – Тебе точно не нужно бояться лишних калорий, – бормочет он.

– Нет, – немедленно отзываюсь я. Я ни разу не пила со времени «До». Но что-то, возможно, выражение его лица, заставляет меня передумать. А может, это просто мысль о заманчиво тонком срезе ломтика лимона и сосновом привкусе джина. – То есть да. Джин.

Он удивленно поднимает брови, но не комментирует, и мне интересно, что он обо всем этом думает. Я-то воспринимаю это странное свидание как своего рода лебединую песню. Он заказывает красное вино, и мы остаемся стоять у барной стойки.

Уже поздно, одиннадцатый час. Полагаю, что я согласилась именно поэтому. Мне нравится романтика походов в бар, совсем как раньше. И это безопасно: бар закроется через полчаса-час, за это время я не успею сознаться Рубену. Я буду недостаточно пьяна для признания. Поэтому я согласилась, и вот мы здесь.

Делаю глоток джина. Рубен замечает освободившийся столик, и мы идем к нему.

Мой напиток такой сладкий и яркий, ничего подобного раньше не помню. Как весна в моем стакане. Крохотная искра счастья зажигается в моем сердце, когда я отпиваю джин с тоником и смотрю на моего мужа. Это первая искра удовольствия в моей жизни «После». Я стараюсь загасить ее, как только что разгорающийся уголек. Не могу позволить себе приятных ощущений. Я этого не заслуживаю.

Рубен садится напротив меня. Кожаная обшивка дивана красная, выцветшая и потрескавшаяся. Поверхность столика липкая, между нами стоит огромная колоннообразная свеча. Рубен отодвигает ее так, чтобы можно было смотреть мне в глаза. Я забыла, что он всегда так делает. Он наклоняется вперед, поставив локти на стол, и выжидающе смотрит. Все чувства внутри меня перемешиваются, когда он вот так удерживает мой взгляд.

– Что нового? – спрашивает он.

– Переписывалась с твоим папой, – говорю я, стараясь завязать разговор. – Он прислал мне ссылку с видео про двенадцать веселых собак. У него явно прогресс с телефоном.

Рубен тихо смеется.

– Больше не спрашивает твоего мнения относительно распада Советского Союза?

– Жизнь слишком коротка для этого.

Вспоминаю, как впервые встретилась с родителями Рубена. Я старалась придерживаться своей точки зрения во время разговора об Ассаде, и Рубен написал мне с другого конца комнаты: «Держишься достойно».

– Итак, Олива, – говорит он, глядя на меня. – Сто лет прошло.

Я смотрю на него, джин растворяется в моей крови, пространство бара сужается только до меня и его. Так случалось всегда, так происходит и сейчас. Я точно знаю, о чем он говорит. Я представляю, как стягиваю с него одежду, его горячее сильное тело. Но потом… потом я признаюсь ему. После секса, когда я всегда плачу. Расскажу ему все.

Смотрю на него и хочу остаться здесь навечно, распятая под его взглядом. Эти глаза пригвоздили меня к стене.

Но тут картинка в телевизоре позади него меняется, я не могу удержаться и перевожу взгляд. Что-то заставляет меня это сделать.

Звук отключен, но заголовок появляется на бегущей строке.

Завтра завершается расследование смерти у канала.

Белые буквы на красном фоне. Бинты по крови. Завершение. Я даже не знала, что оно будет. Я не искала ничего в интернете и не нашла сил купить газету. Не знала, что это случится завтра.

Рубен все еще смотрит на меня, но я больше не могу смотреть ему в глаза. Не могу позволить ему узнать, что именно я увидела на экране. Нужно это спрятать, как лишний вес и физические недостатки в складках свободной одежды. Он не должен узнать.

Они могут завершить все завтра. Каков приговор? Я не помню. Случайная смерть? Незаконное убийство? Или что? Завтра я узнаю. И потом, потом они придут за мной. Снова.

Я делаю глоток джина и смотрю на маленькую картинку с лицом Имрана. Имран, чье лицо больше не имеет возраста. Имран, который похоронен на кладбище напротив мечети.

Я молчу. Рубен уперся взглядом себе в колени и качает головой, будто выражая недоверие.

Но сейчас я не могу говорить с ним, не могу отдать ни частицы себя. Прямо сейчас, когда у меня на уме только вердикт по делу, я хочу быть одна. Мне надо все это обдумать и принести свои извинения Имрану, помянуть его. Подвести всему итог.

Я допиваю джин и беру телефон, игнорируя Рубена.

– Ну, ладно, пойдем, – говорит он через несколько минут.

Он бросает на меня печальный взгляд, когда мы идем через паб, и я сглатываю слезы. Я не могу подарить ему ни одного вечера, ни единого вечера без чего-то связанного с моим преступлением. Оно, как прожорливый сорняк, распространяется и захватывает каждую часть моей жизни.

Он не протягивает мне руку, не смотрит на меня. Мы проходим под еще одним телевизором, прямо рядом с выходом, и он смотрит на экран. Этот миг кажется мне бесконечным.

– О, там будет ад, – говорит он, глядя наверх, а затем обратно на меня.

– Что? – спрашиваю я почти шепотом.

Он смотрит на мое ошарашенное выражение лица и, должно быть, видит в нем что-то еще, потому что трясет головой, сжав зубы.

– Забудь.

В темноте и холоде мы идем домой. Мы почти у двери, когда я слышу вой сирен и шаги на тротуаре. Я быстро захлопываю за нами дверь, предварительно выглянув на улицу. Ничего. Сирены утихли вдали. А шаги принадлежали дочери Эдит.