Альбина Нури - Узел смерти

Миша поразился уверенности, с которой говорила Леля: разумеется, она ничего не могла знать наверняка, но в тоне не было и тени сомнения.

– Я не верю, что ты спокойно обрекла мать на смерть. Это была не ты!

– Не я? Кто же, по-твоему? – Существо захохотало, но Мише почудилось, что смех не вполне искренний. Судя по всему, Леля била в нужную точку.

– Лилит, демонесса, которая пожирает души, которая превратила тебя в это чудовище, хотела ее смерти. А Тася – нет!

– Откуда тебе знать, маленькая дурочка?

Но, как совсем недавно Миша попал под воздействие Мортус Улторем, так теперь и она сама, зацепившись взглядом за вещи, которые извлекла из сумки Леля, не могла оторваться от них.

– С тобой обошлись жестоко, бесчеловечно. Ты хотела спастись, поэтому искала способ сбежать. Ты имела право на гнев! – Почувствовав крошечный перевес в свою пользу, сознавая, что идет в правильном направлении, гнула свое Леля. – Но ты не хотела убивать невинных! Любила маму, брата, и все еще любишь! Ты не желала их страданий и смерти.

– Заткнись!

– Посмотри, – Леля положила на стоящий рядом журнальный столик все прочие сделанные Тасей вещи и достала из сумки последний аргумент – рамку с фотографией. – Вы были так счастливы, так любили друг друга! Тася, ты замечательная, талантливая художница. Ты любила рисовать, помнишь, как ты рисовала? Что ты чувствовала – радость? Удовольствие? Ты – настоящий творец, и была рождена дарить людям красоту, а не убивать их! Вспомни…

– Довольно! – взревело существо, и рамка, которую держала Леля, вырвалась из ее руки, стекло лопнуло.

Леля вскрикнула: осколки упали на пол, но один поранил ладонь. Из раны полилась кровь. Миша подскочил к девушке.

– Все в порядке! – быстро проговорила она и хотела взять доски и все остальное, чтобы продолжить говорить, но не успела протянуть руку, как вещи, заботливо сохранённые Белкиным, вспыхнули, будто кто-то поджег их, и загорелись.

Деревянные доски, подставки, снимок, выпавший из сломанной рамки, полыхали так, словно их полили бензином, и в считанные минуты от расписанной девичьей рукой кухонной утвари остались лишь почерневшие бесформенные угли.

Миша смотрел на это, не в силах помешать, и отчаянием понимая, что Мортус Улторем одерживает победу, а их шансы тают, хотя они (особенно Леля!) все делали правильно и могли бы переломить ситуацию.

«Настя» снова засмеялась – теперь в хохоте слышалось торжество:

– Что теперь, мышата? – Она издевательски аплодировала Леле. – Какая была речь! По тебе сцена плачет, детка!

Леля стояла, уронив руки. Оглянулась, посмотрела на Мишу и увидела, что он пребывает в такой же растерянности.

Смех резко оборвался.

– Пошли прочь! – прошипела тварь. – Вы мне надоели.

– Мы не уйдем, – как можно тверже сказал Миша, хотя и не понимал, что еще они могли бы сделать.

– Убирайтесь, пока живы. А то ведь я могу и передумать. – Она сделала выпад в их сторону, как будто собиралась броситься на Лелю, и Миша инстинктивно отшатнулся, потянув девушку за собой.

– Страшно? Вон отсюда!

На Мишино плечо опустилась рука. Не успев толком испугаться, он обернулся и увидел, что Илья встал с кресла и стоит рядом. На его отрешенном лице блуждала улыбка. Невозможно было догадаться, помнил ли он хоть слово из того, что говорила Леля, или хотя бы драку с Мишей.

Пока они не добились ничего, пришли к тому, с чего начали: и Илью не заставили усомниться в своей любимой, и жуткую тварь не лишили сил, не прогнали. Хотя нет, все стало даже хуже: теперь у них нет ничего, что могло бы подтолкнуть Тасю вспомнить себя прежнюю.

– Вам пора уходить, – безжизненным голосом проговорил Илья. – Ты слышал, что велела Настя?

– Это тебе она может «велеть», а я и без ее велений обойдусь, – огрызнулся Миша, понимая, что это прозвучало по-детски.

– Я соскучилась, любимый! – пропела «Настя», и лицо Ильи исказилось от болезненного вожделения.

«Если мы сейчас уйдем и оставим их, до утра Илюха не доживет, – со всей ясностью, почти спокойно подумал Миша. – А значит, я никуда не уйду».

– Не дождешься, стерва, – сказал он, в упор глядя на «Настю», – я тебя к Илюхе не подпущу.

Она широко осклабилась и погрозила пальцем, как взрослые обычно грозят неразумным малышам.

– Пеняйте на себя, мышата! Теперь я заберу вас всех. Черная Заступница будет довольна.

Лампочка в светильнике замигала. В комнате и раньше было сумрачно, теперь же свет и вовсе стал тусклым, неровным. В углах сгустились тени, заклубилась тьма. Появился запах – противная рыбная вонь сырости, плесени, стоячей воды.

Миша и Леля придвинулись ближе друг к другу в напрасной попытке защититься от того, что надвигалось на них.

– Змеи! – выдохнул Миша, вмиг вспомнив рассказ Чака.

Но никакой, даже самый красочный пересказ не мог передать ощущения жути, которое постепенно окутывало их. Черные, как мазут, полосы, похожие на щупальца огромного осьминога или ветви диковинного растения, извиваясь, ползли по стенам, скручивались в клубки, снова распрямлялись. Они казались живыми, разумными, и Миша понимал, что их мишень – они с Лелей.

Казалось, будто языки черного пламени лижут стены, поглощая их, и подбираются к потолку. А потом, наверное, свесятся сверху, как лианы в тропическом лесу.

«Что будет, если они коснутся нас?» – смятенно подумал Миша, точно так же, как много лет назад думал дрожащий в своей клетушке Чак.

Одновременно со щупальцами на комнату наползал холод. Не такой, какой бывает, если выйти плохо одетым на мороз, и не такой, когда принимаешь контрастный душ.

Тот холод острый, будоражащий и, несомненно, живой. Кровь начинает разгоняться по венам, стремясь согреть твои руки-ноги. Ты стучишь зубами, дрожишь и ежишься, приплясываешь на месте; ты борешься, ты весь в движении, в стремлении побороть стужу, и рано или поздно она отступит, поддастся.

Этот холод был другим. Мертвым.

Такой холод идет от тела покойника, лежащего в морге. Все думают, что в Аду жарко, что черти жарят грешников на сковородках и кипятят в котлах. Между тем, в центре Ада есть Ледяное озеро Коцит. Холод, который наполнял сейчас обычную квартиру на неприметной улочке, был таким, какой, должно быть, исходит от этого озера.

Окутанный им, застываешь навек. Он выстуживает изнутри: мозг больше не способен думать, печень и легкие перестают работать, а сердце – качать кровь. Оно бьется все реже, реже и, вместо того, чтобы бешено бежать по сосудам, кровь густеет, застывает. Сама душа леденеет и покрывается коркой, потому что это холод безнадежности, бессмысленности борьбы.

Пораженным этим холодом, как вирусом, Миша не сумел по-настоящему ощутить ужаса при виде того, как существо, которое Илья считал девушкой Настей, приняло иной облик.