Алекс Д - Выжившая

– Уолтер, по сути, неплохой психиатр, лечение работает. Я делаю успехи, – вылив смесь на сковородку, заботливая дочка достала поджаренный хлеб из тостера и разложила на тарелки. – В общем, мы с доктором Хадсоном пришли к определенному консенсусу, и на следующей неделе он подпишет документ о снятии ограниченной дееспособности и длинного перечня диагнозов, а значит, я смогу смело подавать недостающие документы в университет, – замолчав, Руби снова взглянула через плечо на упорно хранящую молчание мать.

– Мам, я решила, что будет лучше для нас всех, если я перееду в общежитие, – выдохнула она, забирая из кофемашины кружки с дымящимся и ароматным напитком. – Понимаю, как это выглядит. Словно я бросаю тебя, как и папа, но я хочу попробовать жить самостоятельно, а ты сможешь отдохнуть от невыносимой дочери, – составив на поднос кофе, джем, порезанный сыр и масло, Руби перенесла его на стол и села напротив Дороти, загораживая ей обзор на окно. Девушку встревожило бы состояние матери, если бы та не была идеально причесана, стильно одета и даже аккуратно накрашена, словно ожидала важных гостей с минуты на минуту или, может, надеялась, что отец зайдет. Вещи-то он так и не забрал.

– Скажи что-нибудь, мам. Я пытаюсь быть откровенной и честной, – поставив матери кружку с кофе, и так и не дождавшись ответа, Руби с досадой вздохнула.

– Ты, вообще, слышишь, что я говорю? Черт, ну и кто из нас неуправляемый ребенок сейчас? – вспыхнув, раздраженно бросила девушка и, резко встав, вернулась к плите. Нервными движениями она порезала лопаткой готовый омлет на две части и прямо из сковородки добавила по куску в тарелки с тостами, и с грохотом поставила на стол.

– Может посмотришь на меня, мам? – махнув рукой перед стеклянными зелено-голубыми глазами Дороти, Руби снова попыталась привлечь к себе внимание. Стало немного жутко. Мама напомнила ей одну из зомби-домохозяек из фильма ужасов «Степфордские жены».

– Мэри жаловалась на днях, что ее триммер сломался, – внезапно произнесла Дороти, поставив пустую чашку. Затем поднялась из-за стола и, не отрывая взгляд от окна, отнесла посуду в раковину и включила воду. Девушка изумленно наблюдала за ее действиями, чувствуя, как волоски на затылке становятся дыбом.

– Руби, как думаешь, будет удобно, если Бен поможет Мэри с газоном? – тщательно намывая тарелки, спросила Дороти.

– Миссис Блум будет рада помощи, – хрипло пробормотала Руби, почти не дыша, сердце гулко забилось в груди, а на глазах выступили едкие слезы, зуд под браслетом часов становился навязчивее с каждой секундой.

– Тогда забеги к ней перед занятиями, передай, что Бен зайдет в субботу. И не забудь сосиски для Сэма.

– Хорошо, мам…

Руби Рэмси просидела на газоне Мэри Блум до самого вечера. Девушка расположилась прямо на траве, дымила сигаретой, пила приторный до тошноты вишневый ликер и смотрела на темнеющий в окне силуэт матери, а та смотрела на нее, но не видела. Руби ясно и четко осознавала, что сама подсказала Дороти секрет «счастливого» забвения, а та, будучи слишком слабой и восприимчивой, охотно прислушалась.

Догадывалась ли Руби, что ее откровенные и жестокие слова возымеют подобное действие?

Нет. Или да.

Что она чувствовала? Сожаление? Жалость? Вину? Желание помочь, исправить, позаботиться?

Нет, ничего подобного.

Внутри нее обитала завивающаяся кольцами ядовитая темнота. Руби не понимала, почему некоторые люди так чувствительны к боли и одержимы своими переживаниями и страданиями. Ее эмоциональный фон отличался всегда, с раннего детства. Она искренне пыталась найти пути взаимодействия с окружающим миром и обществом, но каждый раз заходила в тупик и неосознанно причиняла кому-то новую боль и страдания. Это происходило неспециально, ненамеренно. В своих помыслах Руби была предельно прямой и откровенной, и ее жестокость была такой же честной, как неспособность других понять, что она такое. Руби и сама не знала, хотела бы узнать, но пока находилась в постоянном поиске.

Глотнув из бутылки, девушка поморщилась и отвернулась, вытирая рот тыльной стороной ладони. Ее взгляд упал на свежий холмик, под которым несколько дней назад был похоронен соседский пес Сэм. Было безумно тяжело тащить его от дома Мэри сюда. Толстяк весил целый центнер, а желающих помочь не обнаружилось. Прохожие и соседи с ужасом наблюдали за девушкой, волокущей на покрывале мертвого бульдога. Некоторые шокировано замирали на месте, глядя, как она копает лопатой могилу для пса, а потом завернув огромную тушу в любимое покрывало его хозяйки, скидывает вниз.

Странно, что никто не вызвал полицию. Странно, что никто кроме доктора Хадсона не спросил, что случилось. Зевакам было проще придумать собственную жуткую версию событий. Городские байки и легенды должны пополняться новыми историями, иначе так скучно жить.

– Зато ты знатно поужинал в последний раз, – ухмыльнулась Руби, положив ладонь на землю, вспоминая, как пришла за Сэмом утром и нашла его уже окоченевшего на кухне перед открытым холодильником.

Полночи скорбно провыв по усопшей хозяйке, пес здорово проголодался и каким-то чудом открыл дверцу холодильника, и сожрал все съедобное содержимое, а Мэри была весьма запасливой женщиной. Наверное, не стоило запирать Сэма на кухне, но откуда Руби могла знать, что неповоротливый ленивый жирный бульдог исхитрится добраться до еды?

По большому счету, девушка сдержала обещание, данное Мэри Блум, и позаботилась о Сэме так, как сумела. Все остальное – цепь необратимых событий.

На улице уже стемнело, а Руби прилично опьянела, когда напротив ее дома, скрипя шинами, притормозил глянцевый черный «мерседес». Из открытых окон гремели ритмичные басы клубной музыки.

– Руби, давай к нам! – открыв дверцу, прокричал какой-то парень. Немного опьяненная алкоголем и печальными воспоминаниями блондинка не узнала ни его, ни голос, ни автомобиль. – Поехали, крошка, будет круто. Повеселимся, – вторил ему еще один. Такой же незнакомый, но, судя по всему, они оба отлично знали ее. Как и многие, в принципе.

В этом на самом деле не было ничего удивительного. Руби обладала свойством жить, не оглядываясь, не анализируя совершенных поступков, не упиваясь запоздалым и никому уже ненужным чувством вины и стыда, стирая ненужные лица, чего нельзя сказать о самих стертых лицах.

Людям сложно отказать себе в смаковании чужого несовершенства. Осуждение других позволяет им чувствовать себя лучше, чище, но по сути никакой разницы между Руби и презирающего ее общества нет, кроме той, что ей плевать, а обществу приятно.