Хейди Перкс - Вернись ради меня

Я никогда и ни с кем не говорила о том, что видела перед нашим отъездом. Сделать это сейчас означало бы вывалить наружу все, что я затолкала в одну из своих воображаемых коробок.

– Мама узнала, что у отца был роман? – вырывается у меня.

– Интрижка? – Энни в момент расслабляется, откинувшись на спинку стула. – Почему ты так решила? Я ни на минуту не думаю, что у вашего папы был роман.

Энни, похоже, так позабавило мое предположение и, как ни странно, даже принесло облегчение, что я невольно улыбаюсь в ответ, вопреки вопящему внутреннему голосу: «Но я же сама видела!»

Энни поднимается, относит кружки в раковину и принимается мыть. Вернувшись, вместо того, чтобы присесть, она останавливается у стола.

– Это прошлое, Стелла, – тихо говорит она. – Лучшее место для многих вещей.

– Но это мое прошлое. Я имею право знать, что заставило нас уехать!

– Никакого права у тебя нет, если твоя мама не хотела, чтобы ты знала.

– Значит, что-то было. Умоляю, пожалуйста, скажи!

– Мне нечего тебе сказать, – отвечает Энни, хотя я знаю, что она подразумевает другое – она не готова ничего мне сказать. Спустя много лет она остается верной моей матери.

Сникнув, я откидываюсь на спинку стула. Мы больше не говорим, но я не хочу уходить, хотя, похоже, Энни только этого и ждет. Кивнув, будто смирившись с ее ответом, я заговариваю о найденных останках:

– Должно быть, это страшно, ведь на острове никто не пропадал. Наверное, все теряются в догадках, кто это может быть.

– Разумеется, – хмурится Энни.

– Но никаких версий пока нет?

– Ты все-таки веришь, что я знаю все секреты, Стелла, – говорит, улыбнувшись, Энни. – Ты сейчас похожа на Фрею Литтл.

– Я не хотела, – спохватываюсь я. – Просто меня не покидает мысль, что это кто-то из наших знакомых.

Энни медленно кивает, однако ничего не отвечает.

– Я надеялась повидать на острове своих подруг.

Она улыбается, тяжело опершись рукой о стол и вытянув ногу. Кажется, ей больно стоять, и мне сразу становится неловко.

– Кого же? – спрашивает она.

– Джилл.

По ее лицу пробегает тень, и на мгновенье она смотрит на меня с отсутствующим выражением.

– О, моя дорогая, – она сжимает руки, но тут же разжимает их, чтобы коснуться моего плеча. – Я думала, что твоя мама сказала тебе. Дорогая, Джилл мертва.

– Джилл умерла? Когда? Как? Что случилось? – дрожа всем телом, повторяю я. Руки Энни скользят по моим плечам, находят мои трясущиеся руки, чтобы обхватить их и унять дрожь.

– Много лет назад, – отвечает она. – Ей было всего девятнадцать.

– Но это было так давно! Почему я ничего не знала?

Энни, не отрывая от меня взгляда, качает головой.

– Значит, мама тоже не знала. Она не стала бы скрывать это от меня!

Энни отзывается не сразу:

– Знала. Я сама ей об этом сообщила.

– Но… но… почему она ничего не сказала мне? – запинаясь, произношу я, убирая одну руку, чтобы утереть слезы.

– Этого я не знаю, Стелла. – Энни снова наваливается на столешницу, и мне хочется силой усадить ее на стул. – Вероятно, не хотела причинить тебе боль.

– Это безумие. Я не верю! Мама не могла так поступить со мной, – вырывается у меня. – Я так хотела увидеть Джилл. – Слезы беспрерывно текут по моим щекам, несмотря на мои попытки утереть их. – Ради Бога, отчего она умерла?

– Заболела, и болезнь развивалась стремительно, – Энни отходит, берет с тумбочки коробку с салфетками и протягивает мне. Я беру одну из салфеток и промокаю ей глаза. – Было слишком поздно что-то предпринимать.

– Как она заболела? – Я хочу знать все подробности.

– У нее начались боли в груди, стало трудно дышать, а потом развилась сердечная недостаточность. Все произошло очень быстро.

– Сердечная недостаточность? – недоверчиво повторяю я. – В девятнадцать лет? И никто не знал о такой проблеме?

– Нет, – твердо говорит Энни. – У нее было редкое заболевание. Только, пожалуйста, Стелла, не нужно расспрашивать об этом Тейлоров – Боб и Руфь так и не оправились после потери, – добавляет она с горечью.

Я неотрывно смотрю на Энни, но она не отвечает на мой взгляд.

– Мы были так близки, – вспоминаю я.

– Я помню. Вы были неразлейвода.

– Может, Руфь захочет поговорить со мной? – В памяти всплывает образ с фотографии из Интернета: в группе местных жителей Руфь жмется с самого края. Даже представлять не хочу, как она истерзана этой трагедией. – Наверняка захочет, – продолжаю я. – Мама сделала бы для Джилл все, если бы мы не уехали.

– Нет. – Энни непреклонна. – Руфь так и не смогла прийти в себя, и твое появление причинит ей огромную боль. Пожалуйста, держись подальше от них обоих. Ох уж эти останки в саду… – бормочет она. – Говорю тебе: сейчас нам всем не до визитов, Стелла.

Я недоверчиво качаю головой. Я всегда уважала Энни, на острове к ней все относились с почтением, – но как она себе представляет, чтобы я уехала, не повидавшись с Руфью?

– Если бы мама мне рассказала… – Я замолкаю.

– На утесе над бухтой есть скамья, – произносит Энни. – Боб поставил ее в память о дочери. Можешь сходить туда.

– На утесе? – удивляюсь я. – Но… – От нахлынувших воспоминаний мое сердце вновь замирает: я всегда могла без страха подбегать к самому краю обрыва, в то время как Джилл испуганно держалась позади и беспокойно звала меня к себе.

– Так он решил, – перебивает Энни, знающая не хуже меня, как Джилл боялась высоты. Тот факт, что Боб выбрал именно это место для памятной скамейки, заставляет меня содрогнуться от неприязни к нему. – А теперь, моя дорогая, – говорит Энни, – тебе лучше всего отправляться домой.

Горе и гнев, сменяя друг друга, захлестывают меня, когда я покидаю дом Энни. Холодный ветер свищет повсюду, и я сворачиваю в лес, укрываясь среди деревьев, вместо того чтобы идти по тропинке. В лесу воздух прохладнее, но здесь я чувствую себя спокойнее. Я пробираюсь между толстыми стволами, прокладывая собственную тропу, но все же держась края леса и не углубляясь в чащу, как делала это раньше не задумываясь.

Засунув руки поглубже в карманы, я шагаю, пока не выхожу на тропу возле подножия утеса, которая наконец приводит меня к памятной скамье, гордо водруженной у самого обрыва.

Бронзовая табличка, прикрепленная с обратной стороны скамьи, гласит: «В память о нашей дочери Джилл. Ты всегда будешь в наших сердцах». Я обвожу пальцем выгравированные буквы, и слезы снова текут по моим щекам, когда я представляю, как Руфь пишет слова, подбирая те, что в двух коротких фразах передадут все ее чувства. Помню, как нелегко нам далась надпись для маминой надгробной плиты: мы с Бонни долго спорили и в конце концов остановились на варианте, который в итоге совсем не отражал моих чувств.