Олег Рой - Оправдание невиновных

Уехать бы… Ну да, прямо в рай земной. Ходить за скотиной, хлюпая кирзачами — в резиновых сапогах слишком холодно, а в другой обуви не пролезешь — по склизкому полу коровника, где дурными голосами орут две тощие козы, да в выгороженном углу недовольно урчит выкармливаемая «к Пасхе» свинья. Если повезет, ходить придется еще и за коровой — ломать голову, хватит ли заготовленного сена до весны, выгадывать копейки, чтоб прикупить комбикорма, без него-то с коровы молока, как с козы… Нет, Соню все эти деревенские труды, в общем, не пугали. Подумаешь, таскать ведра, чтоб огород полить, с колодца, до которого и порожняком-то минут пять топать. Жарко, ноги в теплой пыли утопают, как в самом лучшем ковре, из ведер на них ледяная вода плещется — хорошо! И не страшно, что по нужде приходится в будочку у забора бегать, не страшно, что зимой в щели студеный ветер задувает. Не страшно даже, что мыться в лохани придется — можно ведь и в соседскую баньку напроситься, если сам готов топить да воду носить, в баньке ни один из хозяев не откажет. Вот только…

С огорода и своей скотины — какой-никакой — прокормиться-то вполне можно. Но ведь даже хлеб — или муку — придется покупать, даром-то взять негде. И соль, без которой ни заготовки на зиму сделать, ни даже картошки не сварить, соль хоть и стоит копейки, а все не за так. И обувки с одежками на огороде не растут, и бесплатно их не раздают. А где ж на все это денежек взять? Где заработать? На ферме? Так ближайшая ферма в семи километрах, не находишься, если к утренней дойке в три утра вставать. Нет, некоторые как-то ухитряются заработать. Владька. фельдшерицын сын говорил, что у них расположение удачное, поэтому «сигнал нормальный» и «интернет прямо летает». Владька поэтому и в город не уезжал, чего-то делал в этом интернете, а ему за это денежки платили. Но она-то ведь не умеет ничего — разве что полы мыть или за прилавком стоять, самая немудрящая наука. Магазинчик в баб-Тониной деревеньке один-разъединственный, Зинка-продавщица туда и не подпустит никого. Полы все сами моют, даже фельдшерица, а богатых дачников, как в некоторых других деревнях, у них никогда не водилось, больно добираться неудобно. Может, она, Соня, могла бы чему-нибудь выучиться — на машинке печатать или в интернете чего-нибудь делать. Но в деревне умение печатать без надобности, а интернетной работе как выучиться? У Серафима Федоровича даже компьютера нет. А интернет он и вовсе на дух не переносит, говорит, что там одна грязь, а человек должен себя в чистоте блюсти, особенно женщина, ибо к ней грязь липнет сильнее всего.

Можно бы продать теткину квартиру и жить на эти деньги, но она ведь замужем, значит, деньги общие, а в семье деньгами хозяин распоряжается. Да она даже и не знает, куда Серафим Федорович убрал, как оформили наследство, все документы. И как — продать? Она, Соня, курица безмозглая, ее ведь непременно облапошат. А то и убьют.

Соня выкрутила тряпку, огляделась. Посуда блестела боками на сушилке, от намытых полов пахло свежестью. Вот полы она мыть отлично умеет, Серафим Федорович иногда даже хвалит, говорит, что у нее к этому талант.

Вот только куда ехать с таким «талантом»?

Да и баба Тоня, наверное, уже померла…

Чудовище, медленно думала Арина. Мне довелось встретить настоящее чудовище. Но я же не святой Георгий с копьем наперевес! Чтобы победить чудовище, надо… что надо? Да кто ж его знает, главное — победить! Потому что чудовища не должны существовать там, где живут люди. Легко сказать — победить…

Правда, после поездки в колонию она почему-то перестала бояться, что Пахомов рассердится на нее за самодеятельность. Ну рассердится и рассердится. Как говорил папин отец, «меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Кушка — это Арина знала тоже из дедушкиных рассказов — была самой южной точкой Советского Союза. А теперь и Союза нет, и Кушка в другом государстве. Значит, даже и туда не пошлют. Так чего бояться? Сколько еще Гулявкин должен просидеть — ни за что, чисто за дурость свою — пока она тут бояться будет?

От телефонного звонка Арина вздрогнула так, словно ее булавкой ткнули. Но это же не от страха — от неожиданности!

— Вершина! К Пахомову, срочно! — голос Евы в трубке звучал сухо, почти раздраженно.

Вот и ладно, думала Арина, шагая по длинному коридору к приемной, вот и отлично, а то я еще месяц бы с духом собиралась. Но откуда ППШ так быстро узнал о ее поездке в колонию?

Ева, поджав губы, зыркнула в сторону пахомовской двери — заходи, мол, ждет — и покачала головой. Едва заметно, но явно укоризненно.

Пахомов же глядел на Арину не столько сердито, сколько утомленно:

— Вот так ведь и думал: лучше бы никого не посылать в этот чертов телевизор, чем тебя. Но очень уж просили.

— Что-то случилось?

— Случилось! Неделька начинается, лучше не придумаешь. Мать этого телегероя жалобу на тебя в прокуратуру накатала. Пишет, ты у них деньги вымогала, не то засудишь.

— Вот даже как?

— А ты вроде даже и не удивилась. Не говорю уж чтоб расстроилась.

— Я чего-то в этом роде и ожидала. Не убивать же меня, в самом-то деле.

— Вот даже как? — ППШ повторил не только ее реплику, но даже и интонацию.

— Он следил за мной.

— Кащеев? Угрожал? Руки распускал?

— Нет-нет. Только… смотрел. У него взгляд такой, знаете… Помните, мы в школе пушкинский «Анчар» наизусть учили? «Но человека человек послал к анчару властным взглядом, и тот послушно в путь потек». Вот у Кащеева такой же взгляд, чувствуешь себя мелкой козявкой у ног сияющего владыки, все, что велит, сделаешь.

— Гипнотизер, что ли?

— Не то чтобы гипнотизер, но взгляд тяжелый. Почти невыносимый.

— Зачем ты к ним вообще полезла?

— Ну а как еще? Сидит-то невиновный! — воскликнула Арина и уже тише добавила. — Судя по всему. Вот, видите, результаты вскрытия, — она подтолкнула к ППШ прихваченную с собой папочку.

Тот сурово сдвинул брови, но на бумаги взглянул.

— Почему — невиновный?

— Ну как же! — Арина ткнула пальцем в отмеченный Плюшкиным снимок с «небольшой гематомой в области левой скуловой кости». — Вот! Видите? Мальчика ударили, и уж от этого он упал и убился насмерть. А ударили — справа! — торжествующе подытожила она.

— К Плюшкину ходила? — устало вздохнул полковник юстиции.

— Ну ходила, — с некоторым вызовом призналась Арина. — А что, нельзя?

Он неопределенно пожал плечами, изучая снимок.

— Ну «справа» и?

— Так Гулявкин-то — левша! — Арина даже пальцем перед собой потрясла — для убедительности. — Причем не какой-нибудь там амбидекстр, а вполне ярковыраженный левша. Да еще и с правым плечом у него что-то. Это пусть медики определяют, мог он вообще с правой руки ударить или нет.