Олег Рой - Оправдание невиновных

— Это именно поджог был?

— Ну а как еще? Электричества там нет, с чего бы ему гореть, когда еще лед кругом? И загорелось снаружи. Ну и в сенях чуток.

— Спасибо, Борис Ефимыч! Я мигом.

— Лишнего не суетись, — усмехнулся ей вслед Пахомов. — Пусть пожарные дознаватели поработают.

— И представляешь, они мне говорят, что генетика так быстро не делается! — Арина так экспрессивно взмахнула руками, что пошатнулась, поскользнувшись на скрытой проталиной наледи.

— Зачем тебе генетика? — удивился Денис, подхватывая ее под локоть. — Какая разница, отец этот Кащеев или не отец?

— Да не отцовство! Отцовство-то быстрее, там меньше локусов проверяют. Или еще что-то в этом роде. Но мне-то надо двух близких родственников различить.

— Этого, к которому мы идем, и его мать?

— А ты откуда знаешь?

— В интернете прочитал, — засмеялся Денис. — Откуда, откуда. Поискал в старых базах, Кащеев — это все-таки не Иванов. А он еще и Серафим Федорович. Прикинул по возрасту — вуаля, двадцать пять лет назад рекомый Кащеев жил в двух кварталах от своего нынешнего дома, причем с дамой как раз подходящей ему в мамочки. Да не смотри на меня так, словно я австралийский шпион! Хотелось понять, в какой семейке такое могло вырасти. Но скорее так, на всякий случай. Значит, дом Зинаида Серафимовна не по причине сдвига в мозгах подожгла?

Арина покачала головой:

— На внутренней стороне печного устья нашлись биологические следы. На другой поверхности отпечаток ребра ладони остался бы, а там кирпичный скол, какие уж отпечатки. Но тот, кто мальчика в печку совал, немного собственной кожи там оставил. Можно было полной-то генетикой не заморачиваться: близкие родственники, пол женский, все ясно. Но хочется, чтобы в суде комар носа не подточил, чтоб никакой адвокат не подкопался.

— Кто ж их защищать-то будет, уродов таких?

— Кто-нибудь да будет. Даже у Чикатило был адвокат.

— Знаешь, я одного не понимаю. Дом Зинаида Серафимовна кинулась поджигать, потому что ты ее напугала своим замечанием насчет новых обстоятельств, испугалась она, что там какие-то следы остались. Но почему сразу пожар? Почему она эту печку просто по камешку не разнесла? Или не выкрасила какой-нибудь гадостью? Причем давным-давно.

— Во-первых, всполошилась она только сейчас. Во-вторых, она же не знала, где и какие следы могли остаться. Обливать все сверху донизу хлоркой? Долго и хлопотно. Кстати, может, она про и не знала, что хлорка биологические следы, в смысле ДНК разрушает. Ну и вообще. Огонь — дело быстрое и надежное. Хотя от поджога следов остается тоже немало. Но это ей опять же в голову не пришло. Когда мы с пожарным дознавателем к ней пришли, она нас с лестницы не спустила только потому что дом одноэтажный у нее. А дознаватель газоанализатором тык в куртку, что в сенях висела — ах! От нее бензином разит, мама не горюй! Даже не подумала, что неплохо бы вещички-то выбросить. Образования не хватило тетке.

— Их обоих посадят?

— Без вариантов. Убийство-то случайное вышло. Без умысла то есть. Это да. Но тяжкие телесные и оставление в критической ситуации — это железобетонно. Ну а то, что противоправные действия совершены по отношению к подопечному, то есть малолетнему и зависимому, это отягчающие, без сомнения.

— Зависимому? А с Соней-то теперь что будет? Ну когда и супруга ее досточтимого, и свекровь посадят.

— Что-нибудь да будет. Другие-то как-то выживают. Крыша над головой у нее останется, не пропадет. Уборщицы и санитарки всегда требуются. Ах да, у нее же квартира собственная где-то есть, от тетки досталась, Кащеев на программе говорил, что пришлось других наследников отгонять. Продаст квартиру или жильцов пустит. Проживет.

Дом все так же сиял чисто промытыми стеклами. «Чисто терем», как сказала соседка.

— А почему мать закрыли, а его нет?

— Ну ты сравнил! Она ж поджигательница, лицо гарантированно социально опасное — интересно, кстати, что по ее поводу психиатры скажут. Но суд нам моментально содержание под стражей утвердил. А сам Кащеев… Нет, я могла, конечно, Соне медицинское освидетельствование назначить, но он ведь ее не бьет. А психическое давление социально опасным не считается, и доказать его без Сониных показаний невозможно. Вот и оставили до суда под подпиской о невыезде.

— Ты точно одна к нему хочешь пойти? Потому что хоть опасным и не считается, но…

— Не беспокойся.

— Зачем ты вообще к нему идешь? Вызвала бы к себе на допрос.

— Это не то. На самом деле низачем. В глаза посмотреть.

Арина толкнула калитку и двинулась к веселому чистенькому крылечку.

Дверь открылась, едва она постучала. Как будто Кащеев ее дожидался.

Она не стала топтаться на пороге, сразу прошла в «гостиную». Присела на тот же жесткий диван. Хозяин сел напротив. На тот же стул, что и тогда, в первый ее сюда визит. Вообще все было так же, как тогда.

Так, да не так.

Взгляд у него так и остался тяжелым. Но Арина почему-то больше не чувствовала себя мухой в чае. Ощущение собственной мелкости, никчемности, неуместности поднималось было в глубине сознания — но стоило мысленно сказать «кыш», исчезало. Нет, вовсе не потому что за забором ее ждал Денис. Она и одна бы пришла. Потому что она — победила. Уже победила. А тяжелый взгляд — ну да, бывает. Неприятно, но ничего особенного.

Ртутную тяжесть этого взгляда Арина и сейчас чувствовала почти физически. Но — сидела и смотрела. Смотрела прямо ему в глаза. Кажется, даже не моргая смотрела. Или моргая — она не знала. Но когда сморгнул Кащеев — заметила.

Сморгнул и — отвел глаза.

Посреди тротуара темнела лужа. Первая, должно быть, в этом году. Меленькая, скудная, но вполне определенно — лужа. И поблескивала она не искрами ледяной крошки, а гладким зеркальцем талой воды — тоже вполне определенно. Хотя и воды-то там было — с пару столовых ложек, а то и меньше. Если на Евдокию курочка напьется, говорила бабушка, весна ранняя будет.

Звали бабушку Феодорой — Федьку в честь нее назвали. Арина помнила ее смутно: черные пахучие шелка, длинный жемчуг, странный выговор, который назывался «прононс». Несмотря на шелка, жемчуга и прононс, приговорки у бабушки были все больше крестьянские, как у Даля в «Собрании русских пословиц и поговорок». Про красные углы, про снег на Пасху или вот эта, про Евдокию.

Правда, Арина напрочь не помнила, когда там эта самая Евдокия — не то седьмого марта, не то двадцать седьмого, а то и вовсе тринадцатого. Так что черт его знает, ранняя ли в нынешнем году выдастся весна, или, может, еще на майские снегопад ударит. Но как бы там ни было, робко расположившееся посреди тротуара темное зеркальце явственно сигналило: ранняя или поздняя, а весна все-таки будет. И не просто будет, а уже вот она, гляди!