Денис Басацкий - Подвиг. Повесть в 7-ми актах. Глава 1. Похоть

– Что за цирк? – Илону переполняло смущение и неловкость. В большей мере от глупости происходящей сцены, когда взрослые люди поют о любви к своей работе.

– Ой нет, же, вовсе не цирк и даже не представление. Мы всем нашим дружным коллективом хотели напомнить тебе, что мы не просто работники, мы команда. Наша главная задача быть единым целым и тогда нам не страшны никакие проблемы. По отдельности – мы винтики и шурупчики всякие. И если в нашем работоспособном и мощном двигателе одна из шестеренок барахлит, то мы ее обязательно простим и смажем на первый раз. На второй, быть может, подточим грани, чтобы не буксовала, но непременно оставим рядом. А ежели шестеренка совсем негодная, выступает вразрез нашей общей идеи и всячески противопоставляет себя другим, то, что мы делаем с ней, уважаемые коллеги?

Вся пафосная «телега» про команду являлась прелюдией к статье восемьдесят первой трудового кодекса. И свежему документу с перечнем пунктов нарушений на два листа от неисполнений трудовых обязанностей и до умышленного уничтожения имущества. Опоздания, прогулы, неоднократные дисциплинарные взыскания, одно грубое нарушение и вечно недовольное еб*ло, ежели такое могло караться законодательством. Лихо сфабрикованная причина уволить по статье и выдать волчий билет в свободную жизнь, что так желала получить Илона. Но не совсем правильно сформулировала. «Вселенная – ты засранка».

Возразить особо нечего. Конечно, по закону жанра, требовалось поблагодарить коллег за выдающуюся совместную карьеру, положить кофейную кружку, цветок и фоторамку в картонную коробку и печально отшагать в закат. Но нет, ничего такого Илоне не хотелось, даже напоследок хорошенько нагрубить. Скорее, незамедлительно покинуть стены банка и никогда более сюда не возвращаться. Не видеть постылых рож, корпоративных цветов и подругу. Почему-то на Оксану образовалась особая обида. Хотя никоем образом в сложившейся ситуации она не виновата. Так сошлись звезды. Наверное, Илона попросту завидовала ее прилежности и хотя бы раз в жизни желала побывать на ее месте. Когда хвалят и ставят в пример, а не гонят в шею под идиотский гимн, как собаку, что погрызла диван и уничтожила коллекционный винил. Собачку может и не особо любили, точнее свыклись с ее нахождением дома и даже не требовали охраны, лишь бы тихонько лежала и не скулила на коврике за порцию корма. А при первой оплошности – выгнали на мерзлую улицу, позабыв, что без них она может и не выжить. «Я точно не сахар, сама плохо работала – в общем-то, как и все, но увольнять в том числе за то, что ненароком повстречалась с сынком начальницы – вопиющая несправедливость. Лучше бы утром привычно промолчала». На Илону накатывала нестерпимая грусть и лишь один человек был способен вывести ее из состояния замешательства.

Девушка стояла на подъездной площадке панельного дома, вслушиваясь в еле осязаемый звук, доносившийся сквозь дверные коробки предбанника, нервно прокручивая кольцо на пальце. Вперед-назад и снова по часовой стрелке. Ей тяжело давались моменты, когда приходилось возвращаться сюда за покаянием. Когда требовалось признать свои допущенные ошибки, лишь бы тебя приняли и защитили, несмотря на прошлые разногласия. Когда желаешь быть услышанной и понятой, без критических нравоучений в свой адрес. В иных случаях девушка сюда не приходила, ограничиваясь телефонным рапортом о хорошем положении дел, отчего не любовь к личным встречам только усиливалась. Но Илона догадывалась, что по-другому не произойдет и сегодня – придется выслушать тонну нотаций. «Главное, чтобы мне открыли». Девушка робко постучалась. Привычный бытовой шум, подобный перекладыванию тарелок в сушилку или фон телевизора, вкрадчиво затих, но приближающихся шагов или голоса не последовало. Так обычно бывает, когда хозяин не ожидает гостей, желая, чтобы те поскорее ретировались. Или точно знает о визите конкретного человека, но уже сделал свой выбор в пользу немой игры в прятки. Девушка постучала вновь, теперь уже чуть настойчивее, задействуя тыльную сторону кулака. Тишина. Чем тише звуки, тем лучше слышны каждые мелочи. Илона чувствовала нутром, как махровые тапочки скользят по линолеуму, как человек тайно подкрадывается к дверному глазку, чтобы подсмотреть, закрывая просвет в стеклянной линзе, как незаметно отворяет механический затвор квартирной двери, чтобы так же секретно оказаться в предбаннике. Илона ощущала ее дыхание. Чуть тяжелое, чем в привычные дни, когда та забывает волноваться и не провоцирует хроническую астму.

– Я знаю, что ты там. Открой.

Никакого ответа. Лишь наплевательское молчание, что так больно бьет в самое сердце. Будто Илоны не существует здесь и сейчас – пустое место, зачем-то тарабанящее по дверной обшивке. А может и вовсе ее появление на свет неловкая оплошность и еще большая ошибка, чем прийти сюда в поисках умиротворения. «Тебе здесь не рады». Мерзость. Быть ненужной снова и снова. Безусловно, девушка виновата сама, но ей так не хотелось принимать сей факт именно сейчас, когда земля буквально уходит из-под ног. Илона облокотилась на дверь и медленно сползла вниз на бетон, широко раскинув ноги. Ей больше не хотелось проникнуть туда, в крепость хрущевской квартиры, где так тщательно держат осаду, но и идти в большей степени некуда. «Вот она – настоящая свобода. Дожилась». Если бы раньше девушке сказали, что она будет валяться на пороге лишь для того, чтобы выговориться – непременно покрутила бы у виска, обвинив оппонента в крайнем безумии. Но пожинать плоды собственного малодушия – та еще работенка.

– У меня жизнь летит ко всем чертям, понимаешь? Еще ты тут «обидки» кидаешь совсем не вовремя. Ну извини, да я совсем не та, какой бы ты хотела меня видеть. Но ты не можешь меня просто вычеркнуть из своей жизни, не имеешь права! Ведь я твоя, пусть и не путевая, но дочка, а ты моя мама. И твоему ребенку крайне плохо живется на этом свете.

За дверью появился некий шорох. Илона ощущала, как женщина почувствовала себя плохо, может даже привычно схватилась за сердце, но не подавая виду, осторожно присела на ящик для схрона картофеля. Она прижалась головой к стене и грустно молчала, уставившись в потрескавшуюся краску предбанника. У нее, наверное, тоже находилось много чего, что хотелось предъявить, но глубокое сожаление сковало женщину, не давая вымолвить и слова. Она, конечно, не могла спокойно созерцать, как страдает ее ребенок, но та обида, что копилась год за годом, еще управляла ее сознанием. Материнским, но все же, первостепенно женским восприятием себя и окружающего вокруг мира. Где все довольно-таки несправедливо. У них никогда не существовало привычной модели отношений матери и дочери, скорее тотальное доминирование первой над каждым шагом второй. Безропотное, навязчивое менторство с самого детства. А когда Илона становилась старше и самостоятельней, то наряду с бесконечными претензиями и поучениями, появилась вовсе нетипичная зависть, в каких-то моментах перерастающая в неприкрытую конкуренцию. Ну а с таким набором человеческих слабостей совсем не до душевных разговорчиков.