Ирина Кошман - Силки на лунных кроликов

Девочка по сравнению с ним казалась непробиваемой скалой. Алиса… Алиса… Любую скалу можно разрушить временем. Нужно только подождать.

– Ну, что ж. Такое бывает. И в школу, значит, ты тоже не ходила?

Тут движения девочки замедлились, словно она услышала что-то грустное. Она медленно опустила кружку и прикрыла глаза большими ресницами.

– Нет. Но мне хотелось бы. Но я не могу.

– Потому что ты особенная.

Она утвердительно кивнула.

В голове Павла, как в компьютере, складывались схемы и уравнения. Но всякий раз не хватало переменных. Или неизвестных было слишком много. Нужно было дать себе передышку, позволить немного свежего воздуха.

– Ты голодная? Есть хочешь?

Алиса дернулась, как будто вспомнила что-то очень важное.

– Наверное, мне нужно поесть дома. Мне готовит папа.

Мужчине снова показалось, что все его попытки раскопать истину похожи на то, как если бы он двигал Боинг силой мысли. И только удавалось продвинуться на миллиметр, как тот снова упирался в стену.

Павел вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь рукой. Двенадцатилетняя девочка никогда не ходила в школу, а из дому выходила только ночью. На ней нет следов насилия, кроме потертостей на запястьях. У нее есть любимый папа, но тот почему-то раздел ее, завязал руки и выбросил на обочину со словами: «Ты больше не можешь жить со мной».

Павел подошел к одному из патрульных и попросил того купить упаковку картошки фри.

– Ехать в Макдональдс?

– Да хоть на Мадагаскар, – рявкнул майор, о чем тут же пожалел.

Что ты делала на Луне? Что ты делала с чужими кроликами?..

Мама будет волноваться. Она будет стоять у калитки, подперев руки в бока, на ней будет фартук. Он пахнет ванильным бисквитом. И ты пойдешь на запах…

От теня пахнет шоколадом. Кролики пляшут перед глазами, играют в салочки, задирают друг друга. Глупые, глупые кролики. Ты протягиваешь ладони, пытаясь схватить их за короткие хвосты-обрубки, но всё тщетно. Нужно сделать это, пока время не ушло безвозвратно, пока мама еще ждет тебя у калитки.

Девочка шептала что-то, пока маленькая ложбинка над верхней губой снова и снова покрывалась испариной. Мужчина нагнулся над ней, чтобы разобрать хотя бы слово. Но она была такой маленькой, совсем крошечной. Говорить-то толком и не научилась. А сказать что-то в бреду и подавно.

Он смочил полотенце и протер белый лоб, губы, подбородок, маленькую грудку, как у птички. Светлые редкие волосики с медовым оттенком слиплись от крови. Теперь она уже почти остановилась. Как мало, должно быть, в этом теле было крови. Сколько ей на вид? Года три-четыре?

Он силился вспомнить, как выглядела его собственная дочь в этом возрасте. Нет, он не мог. Он так долго стирал всё это из памяти, смотрел на свое прошлое, как на черно-белый немой фильм. Так что, нет. Теперь он не сможет вспомнить.

Мужчина достал аптечку и извлек из блистера капсулу жидкого ибупрофена. Раздавил ее и влил содержимое прямо в полуоткрытый рот. Руки тряслись, а мысли, как неугомонный пчелиный рой, так и жалили в голову.

– Лучше бы ты умерла, – прошептала он девочке на ухо.

Но та не собиралась умирать. Теперь дыхание ее стало ровным, а шепот прекратился. Кролики растворились в сознании, сгорели, как кинопленка. Мужчина вышел из дома и запер входную дверь. Обойдя слева изгородь с плетущимся по ней девичьим виноградом, он спустился в гараж, где остывал мотор серебристого седана. Он стукнул ногой по задней левой шине, как будто машина могла почувствовать боль.

– Проклятое корыто! Проклятье!

Он обошел машину спереди и остановился у правого борта. Там, где красовалась едва заметная вмятина и несколько царапин. Это был сущий пустяк, и ему не было жаль машину. Но он не хотел дергать за ручку двери, не хотел открывать ее, не хотел заглядывать в салон. Как будто это нежелание могло что-то исправить. Как будто стоило только оставить машину здесь на пару дней, и всё само собою исчезнет.

Ему хотелось закрыть глаза, а затем просто очнуться. Да. Очнуться где-то на берегу моря. У него просто случился солнечный удар, и он отключился. Да, так и есть. Сейчас он откроет глаза, весь красный и сгоревший. А рядом будут жена и дочка. Весело бегать вокруг него и насмехаться. Вот они. Нависают над ним, но яркое солнце не дает разглядеть их лица. Что-то зловещее надвигается из-за горизонта. Огромный, дышащий огнем зверь.

От страха он, мужчина, каменеет. В монстров превращаются его жена и дочь, у них оголяются огромные ядовитые клыки. Пошевелиться невозможно. Нет сил. Лучше остаться там, в кошмаре, чем здесь.

Он протянул руку и коснулся ручки задней двери. Там ничего нет, всё исчезло. Это был просто сон. Но смятый трехколесный велосипед там, похожий на груду бесполезного мусора. И сидение серого цвета в крови. Кровь еще не засохла: прошло слишком мало времени, но пятно теперь было похоже на пролитый чай. Никто не поверит в сказку про чай. Этот маленький желтый велосипед, первая детская радость, теперь как памятник. Как крест на могиле, смятый ураганом.

И что теперь остается? Убедить себя, что хорошие люди иногда совершают плохие поступки. В конце концов, никто никогда не совершает зло. Человек встает утром, натягивает тапки на ноги и улыбку на лицо, затем идет в туалет, затем, быть может, он идет просто приготовить завтрак или уничтожить целую нацию. Может быть, даже нажать на красную кнопку и сбросить бомбу на этот чертов мир. Но человек никогда не совершает зло, режет он яичницу или другого человека. Это всегда добро. Из добрых побуждений. Ложь во благо. Подлость во благо. Убийство во благо. Человеком всегда движет добродетель. Потому что так его воспитали. Ему сказали: «Всё, что ты должен делать, – это добро». И всё, что он будет делать впредь, всегда будет добром.

Но так бывает только до тех пор, пока его добро не встретится с чужим. И тогда человек придумает карму, наказание судьбы. Он никогда не верит, что карма ответит ему. Но всегда верит, что она ответит другим.

Это был ветреный летний день. Очень ветреный. Верхушки изумрудных берез так и гнулись. Ощущение надвигавшейся беды преследовало с самого утра. Он выехал в университет, на работу, как и днем раньше. И за день до того. И каждый день. Но сегодня что-то пошло не так. Слишком яркое солнце. Крепление козырька сломалось, и тот просто оторвался. И в тот самый момент появилась она. Слабый тонкий материал, из которого был сделан этот детский велосипед, захрустел. Теперь этот звук неотвратимо будет следовать за ним по пятам.

Он быстро вылез из машины, поднял маленькую девочку с зиявшей раной на голове, поднял остов велосипеда. Желтого велосипеда с ярким принтом. О чем он думал в этот момент? Что чувствовал? Он не помнил. Помнил только, что должен двигаться вперед, добраться до первого съезда и развернуться.