Ирина Кошман - Летопись Сатурна

Щелчок возвещал о том, что сработал диктофон. Он автоматически включался всякий раз, когда слышал человеческую речь. Сначала было слово «запись», а потом уже характерный звук прибора.

– Второе октября две тысячи шестьдесят седьмого года, – мужской голос прозвучал ровно, но не безэмоционально. – После оплодотворения пятидесяти женщин модифицированными зиготами прижились только двадцать девять. Двадцать одна женщина больше не участвует в эксперименте. Их отправили по домам. Теперь остается надеяться, что остальные женщины смогут выносить здоровых физически и психически детей. Всю беременность они будут оставаться под наблюдением, а после родов отправятся по домам… Конечно же, не с пустыми руками…

Доктор Рико подошел к полупрозрачной, отливавшей голубым цветом, большой панели-столу и коснулся указательным пальцем правой руки по ее поверхности, отключив тем самым встроенным диктофон. Рико привалился к столу и обхватил левой рукой свой лоб, выказывая неудовлетворенность сделанной только что записью. Хотя его тревожило не только это. Он поднял голову вверх и поглядел на потолок, но так, как будто увидел сквозь него откровение.

– Какого черта… – тихо произнес он, но эта фраза не была вопросительной. Он прекрасно понимал, на что подписался, и надеялся, что все заверения этой старой коровы Лондон, которая спонсировала эти эксперименты, окажутся правдивыми. Он не хотел ввязываться в эти антигуманные, как он полагал, опыты над людьми. Но Лондон уверяла, что может повернуть процесс социального декаданса вспять. Рико был одним из тех детей, которых бросили последние жители Мехико, бежавшие оттуда из-за отсутствия чистой воды. Полжизни он прожил в пансионате в штате Вирджиния. Вторую половину – здесь, на Барбадосе, после того, как получил степень доктора медицины и несколько лет щупал женщин внизу живота. Конечно же, в двадцать он мечтал посвятить жизнь поискам лекарства от рака, СПИДа и этой новой болезни Штольда, но приходит время, когда многие мечты превращаются просто в грезы. О таком можно грезить и после того, как ты понял, что никогда не осуществишь желанного. Это просто грезы, они помогают отстраниться от окружающей реальности, как какой-то защитный механизм.

Доктор Лондон посвятила его единственного в свои планы, полностью и щедро платила за молчание. Но теперь он уже не знал, сколько сможет молчать. Хотя ничего страшного пока что не случилось. Женщины с легкостью пошли на эксперимент, потому что им светил огромный гонорар. Нужно всего лишь потерпеть девять месяцев. А что для женщины может быть естественнее этого? Им платили за то, что они и так обязаны были делать. Но прежде чем вступить в эксперимент они подписали специальные бумаги о том, что не будут претендовать на тех, кого выносили.

Несколько ночей подряд сорокапятилетнему Рико снились кошмары. Это были темные видения, наполненные животным страхом и неиссякаемым потоком ужаса. Все было иссиня-серым. Такими же были и женщины с огромными до абсурда животами и все сплошь с черными, как нефть, волосами. Картинка то расплывалась, то снова собиралась в фокусе. Женщины смеялись и о чем-то приглушенно разговаривали, не замечая, что их животы становились то прямоугольными, то трапециевидными. А потом женщины замолкали, и выражения их лиц резко менялись. Нельзя было ни с чем спутать ужас, написанный на их лицах. Из их животов начинали вырываться какие-то черные с глянцевым отливом от слизи субстанции, разевавшие свои рты с множеством острых зубов. Он всякий раз, видя сон от первого лица, пытался помочь бедным молодым женщинам, тянувшим к нему руки, но всякий раз перед ним оказывалась металлическая сетка, как в собачьем вольере. Он пытался найти вход, но ничего похожего не было. И приходилось только медленно наблюдать, как женщины падали, словно это были просто полости с внутренностями. Некоторые таяли, будто были сделаны из воска. Остальные казались просто тряпичными куклами.

Рико вскакивал в поту, и практически всегда это было под утро, когда солнечный свет отбрасывал свои не безобидные лучи на его смуглое тело.

Сегодня ночью произошло то же самое. День близился к завершению, и он был в «предвкушении» снова увидеть эти картинки. Хотя, нет. Сегодня он намеревался немного перехитрить свою голову. Он планировал поставить будильник на 5.30 утра, чтобы не дать возможности своим мозгам увидеть последний (или предпоследний с последним) сон. Он посчитал, что уж лучше немного не доспать, чем пребывать весь день в дискомфортном ощущении, что участвует в чем-то неправильном.

Рико вышел из лаборатории, закрыл дверь, и свет тут же автоматически выключился. Он шел по белому коридору, опустив голову вниз и обдумывая, что съесть на ужин. Готовить не хотелось, поэтому он сразу же предпочел воспользоваться благами молекулярной кухни или все-таки зайти в какую-нибудь круглосуточную забегаловку. Сердце подскочило и едва не остановилось, когда доктор Рико столкнулся в коридоре с Лондон. Это была тучная женщина пятидесяти шести лет, страдавшая астмой и кучей всяческих аллергий. И это было самое малое, что могло подарить ей время, в котором она жила. Ее голову покрывали редкие русые волосы, а лоб – мелкая испарина, поэтому она всегда носила с собой платок.

– Как успехи, мой мальчик? – спросила Лондон, изображая страдальческую улыбку.

– Не называй меня так, я уже давно не мальчик, – ответил Рико, уставившись в пол. Ему в какой-то степени было неприятно смотреть на эту женщину и тем более неприятно, когда она называла его «мой мальчик». Такое обращение он относил не на счет своего возраста, а на счет работы, которую он делал. В такие моменты казалось, что до доктора Лондон ему было еще расти и расти.

– Для меня ты всегда будешь мой мальчик, – страдальческое выражение исчезло с лица Лондон, и она одарила Рико лучезарной улыбкой. В эти моменты она становилась почти красивой. Но улыбка быстро сошла с ее лица, и она громко закашлялась, достав из кармана лабораторного халата маленький ингалятор и впрыснув себе в рот горькое лекарство. Все виды астмы уже давно излечивались. Кроме одного, открытого тридцать два года назад. И справиться с приступами кашля, как и когда-то давно, помогало только лекарство в ингаляторе.

– Ненавижу эту хрень, – произнесла Лондон, зажмурившись от отвращения. Да, некоторые вещи никогда не менялись. И именно эти вещи и хотела изменить доктор Лондон всю свою жизнь. Она выросла в бедной деревеньке на севере Мексики в семье обычных рабочих. С детства она видела свинцовое небо, затянутое прожженными пылавшими облаками, трейлеры у обочин и перекати-поле.