Юсси Адлер-Ольсен - Селфи

– Сейчас я выложу перед вами записку, в которой перечислены все фразы, которые вы упорно записывали в блокноты, Роза. Посмотрите на них и скажите мне, что вы чувствуете.

Роза не слушала. Она думала о том, что в свое время следовало сжечь эти тетради, а затем лишить себя жизни, не дожидаясь наступления полного умопомешательства. Ибо сейчас оно было так близко, как никогда прежде, – на это многое указывало.

Рядом с ней стоял шкаф со стеклянными дверцами. Что за дерьмо хранил там врач, черт его знает, но Роза не осмеливалась посмотреть на отражающую поверхность. Два дня назад она повернулась лицом к дверце этого шкафа и увидела собственное отражение, и оно ужаснуло ее, настолько нереальным показалось. Неужели это действительно она сидит тут и думает все эти мысли, из потока которых только что выделилось осознание того, что в стеклянной дверце отражается ее лицо? Ее ли глаза воспринимают зрительный образ, который обрабатывается мозгом, в свою очередь тоже принадлежащим ей? Роза едва не сходила с ума от навалившихся на нее невероятных вопросов. Невозможность осмыслить собственное существование вызывала у нее головокружение, словно она находилась под влиянием каких-то сильнодействующих веществ.

– Эй, Роза, вы здесь? – Главврач принялся жестикулировать, чтобы привлечь ее внимание, и она повернулась к нему лицом. Казалось, его лоб почти что коснулся ее лба, а пространство сузилось гораздо сильнее, чем случалось прежде.

«Это потому, что нас тут слишком много, – подумала она про себя. – Комната осталась прежнего размера. Да, точно».

– Роза, только послушайте. Посредством фраз, написанных вами, нам удалось выяснить, что вы пытались защищаться от психологического давления отца с помощью внутренних диалогов с ним. Мы более или менее понимаем, когда и почему иногда происходила смена одной фразы на другую, но не знаем, что именно влияло на ваше внутреннее состояние в тот или иной момент. Предполагаю, что вы искали способы выбраться из того мрака, в котором пребывали. И вот именно тут нам необходимо прояснить ситуацию, дабы вы смогли раз и навсегда избавиться от навязчивых мыслей. Вы согласны сделать одно упражнение, Роза?

Он сказал «упражнение». Словно речь идет о какой-то зарядке…

Руки Розы расслабленно лежали на коленях; взгляд ее скользнул по записке и обратился в потолок. Она явственно ощущала, как четверо присутствующих пристально смотрят на нее с надеждой. Возможно, они рассчитывали, что эта проклятая записка сломит ее. Быть может, надеялись, что эти буковки и систематизированные фразы вытянут у нее из головы мысли и ответы на все их вопросы мигом будут предоставлены на блюдечке с голубой каемочкой. Как будто этот их маневр мог заставить ее выболтать то сокровенное, что не смогли они выведать у нее ни лекарствами, ни сентиментальными беседами, ни увещеваниями, ни даже угрозами и мольбами. Словно записка эта была сродни сыворотке правды, этаким скополамином в бумажном виде.

Роза обратила мутный взгляд на главного врача.

– Вы меня любите? – задала она ему четкий вопрос.

Признаки очевидного смущения выказал отнюдь не только сам главврач.

– Вы любите меня, Свен Тистед? Вы можете ответить утвердительно?

Врач пытался подыскать слова. Затем принялся лепетать что-то о том, что, естественно, он любит всех, кто доверяет ему свои самые глубинные мысли, всех, кто нуждается в помощи, всех, кто…

– Ох, заткните себе в задницу свой проклятый медицинский язык! Довольно! – Роза обратилась к остальным: – А вы что скажете? У вас найдется ответ получше?

Первой нашлась медсестра, выступившая чуть ли не в качестве оракула.

– Нет, Роза, и вы не должны ожидать от нас этого. Слово «любовь» слишком всеобъемлющее, но и слишком интимное, понимаете?

Роза кивнула, встала, подошла к женщине и обняла ее. Та, естественно, неверно трактовала этот порыв и в знак утешения похлопала Розу по плечу. Но она стремилась вовсе не к этому. Она обняла медсестру с целью четко обозначить контраст в отношении к медперсоналу, потому что после этого повернулась к трем врачам и прошипела им прямо в лица, так что их обдало фонтаном слюны:

– Предатели, вот вы кто!!! И НИЧТО в мире не заставит меня вернуться туда, где жирующие, лоснящиеся от самодовольства знахари-зазнайки, которые не испытывают по отношению ко мне никаких чувств, вынашивают коварные мысли, гораздо более опасные для меня, чем мои собственные.

Главный врач всем своим видом пытался выразить снисхождение, однако позерство с него как рукой сдуло, когда Роза решительно подошла к нему вплотную и отвесила хорошую пощечину, от которой два других врача вжались в стулья.

Когда она, выйдя из кабинета, проходила мимо стола секретарши, та едва успела оповестить пациентку о том, что звонит некий Ассад и просит Розу подойти к телефону.

Та резко обернулась к секретарше и крикнула:

– Ага, вот чего он захотел! Передайте ему, чтобы он проваливал к чертям собачьим! И пускай они оставят меня наконец в покое!

Было адски больно, но те, кто предал ее и изрядно покопался в ее жизни, больше не являлись частью ее мира.

Спустя полчаса Роза направлялась к стоянке такси перед районной больницей Глострупа. Этот путь давался ей с трудом; она и сама понимала, что из-за медицинского препарата, еще не выведенного из организма, воспринимала окружающее словно в замедленной съемке, да и на точность глазомера рассчитывать не приходилось. Роза чувствовала, что, если ее стошнит, она упадет и больше не встанет, а потому она сжала себе горло свободной рукой, и, как ни странно, это, кажется, помогало.

И все же ей было очень плохо. Стоило признать, что она, вероятно, теперь никогда не сможет нормально функционировать, так что, мягко говоря, дело было дрянь. Так почему бы не покончить со всем разом? За последние несколько лет у нее накопилось столько таблеток, что вполне можно было бы лишить себя жизни с их помощью. Понадобятся лишь стакан воды да несколько глотательных движений, и все неприятные мысли исчезнут вместе с ней.

Роза оставила водителю пятьсот крон на чай и поспешила поскорее покинуть машину парня, не поверившего своему счастью. Поднимаясь к себе в квартиру, почему-то подумала о бедном калеке-попрошайке с чудовищно деформированной ногой, которого она видела на Соборной площади в Барселоне. Раз уж ей все равно суждено, как говорится, оставить этот мир, так пускай все ее нерастраченные ресурсы пойдут на благо таким вот несчастным. Не то чтобы она могла предоставить в их распоряжение очень многое, но вполне могла перерезать себе вены вместо того, чтобы разрушать организм снотворными медикаментами. Она положит рядом с собой письмо, в котором завещает свое тело на донорские органы, и позвонит в «Скорую», истекая кровью. За какое время до окончательной потери сознания ей надо позвонить, чтобы прибывшие на место врачи все-таки не успели ее спасти? Вот вопрос.