Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

Стоя на фальшборте, Марк потерял равновесие, выпустил из рук контейнер с макрелью, и половина рыбы вывалилась в воду у причала. Пластиковый ящик, упав на доски, подскочил, и вторая половина улова рассыпалась по палубе, а несколько скользких рыбин долетели до самого мостика. Карадек, пунцовый от ярости, осыпал своего матроса градом ругательств. Он проснулся со страшной болью в спине, пронизывающей позвоночник от шеи до поясницы, и, пока они ходили в море, она не оставляла его в покое. Он ужасно мучился и морщился при малейшем движении. Пытался хоть как-то пристроиться на сиденье в рубке, но напрасно, и, поскольку был не в состоянии перемещаться, ему пришлось переложить на Марка все дела, от подъема кранцев до поворота траулера, – кроме поддержания курса, требовавшего гораздо меньших усилий. Хотя Марк мужественно со всем этим справлялся, патрон орал на него целый день.

– Где его носит, проходимца?! – завопил Карадек, высунувшись из своей крошечной рубки. – Вечно его нет, когда нужно…

Суда стояли на разгрузке, порт привычно бурлил. Рычали моторы, выбрасывая клубы сгоревшего топлива. Штабеля ящиков на молах быстро росли. Между причальными столбами и планширями траулеров протянулись канаты, словно нити гигантской паутины. Матросы перекрикивались до хрипоты – Папу среди них не было.

– Давай складывай все поживее и соображай, что делаешь, а не то отправлю тебя к твоим приятелям грекам!

Они закончили разгрузку самыми последними. Когда Марк вернулся с рыбной биржи и принес чек, Карадек ждал его в пикапе, скрючившись, как виноградная лоза, и яростно затягиваясь сигаретой.

– Ну что, поехали?

– Вы поезжайте, а я схожу к Папу, – произнес Марк, протягивая Карадеку чек. – Он не пришел, и это выглядит странным.

Карадек, не сказав ни слова, захлопнул дверцу с таким гулким стуком, точно это был не автомобиль, а консервная банка, и скрылся в облаке пыли.

Марк сломя голову понесся к жилищу Папу. Он обошел его справа, через густые заросли кустарника. На закрытых ставнях сидело штук шесть серых улиток, казавшихся наростами на трухлявом дереве. Марк постучал в дверь, но ему никто не ответил. Он еще раз постучал, и ему отозвался только ветер, прошелестевший в кронах кипарисов. Марк заглянул в щель между ставнями, но внутри все утопало во мраке. Он отошел от стены, шагнул к двери, вытянул руку, чтобы в последний раз постучать, но тут дверь сама собой приоткрылась. Марк дернул створку на себя, и темноту пронзил сноп света. Перед ним стоял закутанный в одеяло, до крайности отощавший Папу и смотрел на него усталым взглядом.

– Папу!

– Дверь закрой. Пожалуйста.

Марк затворил дверь, и в комнате снова стало темно.

– Что случилось? Почему ты не в порту?

Лицо Папу – мертвенно-бледное, насколько мог судить Марк, зрение которого не сразу привыкло к кромешной тьме, – ничего не выражало. Он и на вид стал более хрупким, чем прежде, – руки тощие, щеки ввалились. Марк мог бы поклясться, что у парня появились седые волосы.

– Ты закрыл дверь на ключ?

Марк обернулся и проверил замок.

– А теперь отвечай, – велел он. – Что с тобой?

Папу медленно открыл рот: он с трудом шевелил дрожащими губами. Зрачки его были расширены. Казалось, тяжкая правда парализовала его лицевые мускулы и в его горле застряла чудовищная тайна. Но Марк продолжал напирать, держа Папу за плечи и глядя ему прямо в глаза.

– Он… – пролепетал Папу, и глаза его затуманились. – Он вернулся. Анку вернулся, – договорил он, и из глаз у него полились слезы.

Марк стиснул зубы: он был в ярости. «Какой же ты дурак! Анку – обыкновенная сказка. Ничего общего с правдой, им только детишек пугать да умственно отсталых. Ты меня слышишь или, как обычно, пьян в стельку? Тебе почудилось, что дьявол выбрал тебя, чтобы свершить над тобой Страшный суд, и перед тобой сейчас разверзнутся пучины ада? Но знаешь что? Ты весь пропитался пивом и ходишь бухой с утра до вечера. Думаешь, ты в дерьме? Нет, это я в полном дерьме. По самую шею. За мной по пятам гонится мафия, дышит в спину полиция, а на шее висит убийство. Это не ты, Папу, а я в вляпался по шею. Как же вы меня достали – ты и все остальные».

Когда Марк мысленно выплеснул злость, он разжал зубы и произнес спокойным голосом:

– Он вернулся сюда?

Папу заговорил очень медленно, стараясь не упускать ни малейшей подробности:

– Позавчера. В пять часов вечера. Я сидел перед домом. Курил и смотрел на море. Небо было светлым, в открытом море ходили волны. Я подумал, что рыба, скорее всего, ушла на глубину, суда придут полупустые и в порту вполне без меня обойдутся. Тут я заметил, как в один миг все переменилось. Ветер стих. Небо потемнело. Чайки замолкли. Полная тишина. Воздух стал серым и густым, как перед бурей. Трава словно пеплом покрылась, а стволы деревьев сделались черными как уголь. Я слышал свое дыхание: когда вокруг ни звука, твое дыхание кажется шумным, как паровоз. И тут я увидел его… Клянусь тебе, Марк, я его увидел. И сразу узнал. Я не забыл его лица. Он был высотой с дерево и смотрел на меня из темноты горящими глазами. Я сидел, прислонившись к стене. Сигарета выпала у меня из рук на колени. Она обожгла меня, но я ничего не почувствовал. Руки и ноги меня не слушались. Я даже голову повернуть не мог. Я остолбенел. Он приблизился ко мне, и я почувствовал, как меня окутывает его раскаленное дыхание. Воняло невероятно, как будто от падали, пролежавшей месяц на солнцепеке. Я едва не потерял сознание, увидев вблизи его лицо. Кожа морщинистая, как у столетнего старика, зубы желтые, острые. А знаешь, Марк, что я разглядел сквозь его глаза и через открытый рот в глубине горла? Ничего. Вообще ничего! Он был пустой внутри. Как труп, у которого черви сожрали подчистую все кишки. Он со мной заговорил. Но это был не голос, а скорее какие-то колебания. При каждом его слове тело у меня сотрясалось. Мне стало не по себе! Появилось ощущение, будто все органы распадаются, что сейчас я рухну на землю. Он положил мне руку на плечо, и я почувствовал сильный жар. Вскрикнул, но из моего рта не вылетело ни звука. Я стоял неподвижно, как каменная статуя. И словно задыхался, причем всем телом. Мне удалось расслышать одну фразу этого чудища: «Вот и пришел твой час». Я слышал, честно тебе говорю, слышал, – всхлипнув, проговорил Папу. – А дальше – ничего. Когда пришел в себя, я лежал на траве у каменной скамейки. Мне было холодно. Я зашел в дом и с тех пор сижу тут. Мне очень страшно. Поверь, Марк. Я говорю тебе правду…

Марк с сокрушенным видом смотрел на своего друга. Этот парень был одним из немногих на острове, кто ему нравился. Бедняга окончательно сошел с ума, сам себя погубил, запершись в своем каземате, как дикий зверь, отрезанный от мира, снова и снова вспоминая старые сказки и пытаясь залить чувство вины гектолитрами пива. Он хотел бы ему помочь, но не имел ни малейшего представления о том, с какой стороны к этому подступиться. В ту секунду Папу схватил его за руку.