Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

– Марк, тебе нужно быть осторожным. Они против тебя что-то замышляют.

– В смысле?

– Не знаю. Я случайно услышал разговор в «Гавани». Чьи-то голоса, но…

– Что «но»? – раздраженно бросил Марк.

– Но я тогда надрался.

Марк пожал плечами.

– Клянусь тебе. Ты должен мне поверить. Тебе же лучше будет. Они говорили о равноденствии.

– Равноденствии?

– Да. О равноденствии и о… греке. Они что-то готовят против тебя. Это точно. Чтоб меня! Больше ничего не знаю.

– Ладно. А теперь успокойся, пожалуйста. И перестань пить, хотя бы на несколько дней.

Марк подхватил Папу под руку и, вытащив из-под стола маленький шаткий стул, усадил на него друга. Потом распахнул ставни. В комнату проник свет, и Марк увидел настоящее лицо Папу, которое только угадывалось в темноте: глубоко ввалившиеся щеки, синевато-бледная кожа. Марк обхватил ладонями лицо друга, тот молча уставился на него обреченным взглядом, как больное животное, позволяющее себя осмотреть ветеринару.

…или отцу, или своему двойнику… Взгляни-ка, Марк, до чего вы с ним похожи. Обреченные, конченые люди. Он твое подобие.

На Бельце наступал вечер. Было тепло: приближалась весна. Сидя на низеньком парапете из желтого камня, Марк смотрел, как красноватое солнце опускается в море, оставляя в небе полосатый след из тысячи оттенков розового, пурпурного и гранатового. Океан, днем неспокойный, был теперь безмятежен и тих. Ветер улегся, чайки и альбатросы примолкли. Кипарисы и сосны тянулись к небосводу истерзанными за зиму ветвями.

Марк потягивал вино. В нескольких метрах от того места, где он сидел, из кустов, растущих вдоль дороги, за ним наблюдала пара любопытных глаз. Послышался треск. Марк повернул голову. В зарослях кто-то зашевелился, Марк встал и двинулся к зеленой изгороди. Когда он приблизился, из кустов показалась детская фигурка. Мальчик приложил палец к губам.

– Что ты тут делаешь? – спросил Марк.

– Тсс, – прошипел мальчик. – Идите за мной, так надо.

– Куда?

– В церковь. Господин аббат вас зовет. Попросил меня вас привести.

– Меня? Зачем?

Мальчик пожал плечами. По-видимому, аббат Лефор ему больше ничего не сказал, но малец намеревался во что бы то ни стало выполнить поручение. Марк вернулся в дом, с порога промямлил что-то невнятное Карадеку и отправился к придорожной канаве.

После получасового пути в полном молчании они с мальчиком открыли тяжелую дверь из черного дуба, укрепленную толстыми железными планками. День уже отгорел, и темнота, затянув остров непроницаемым покровом, проникла и в церковь. Мальчик проскользнул через паперть и остановился в центральном проходе. Марк не отставал от него. Массивные каменные стены не пропускали внутрь никаких звуков с улицы. В храме стояла гнетущая тишина, и стук их шагов казался оглушительно громким. В правом крыле трансепта, между часовней и исповедальней, горел большой пучок белых свечей. Мальчик вытянул руку, преградив Марку путь, и замер, как охотник в засаде. Дверь исповедальни неожиданно приоткрылась и поспешно захлопнулась. Согбенная фигура проскользнула мимо них по проходу. Мальчик опустил руку и сделал Марку знак подойти. Дверь снова отворилась, и аббат, кашляя, вышел из исповедальни. Перекрестился, повернулся к мальчику, качнул головой и скрылся в ризнице. Мальчик махнул Марку, чтобы тот шел к священнику, и исчез за каменными колоннами.

Аббат Лефор убирал столу и четки в деревянный шкаф, украшенный резными фигурами.

– Прошу вас, проходите, – приветливо произнес он, поворачиваясь к Марку.

Лицо у него покраснело, как будто он выпил. Когда он подошел поближе, Марк почувствовал исходящий от него сильный дух, не имеющий ничего общего ни с вином, ни со спиртом. Это была одуряющая смесь запахов: воска, ладана и старого дерева; священник как будто насквозь ею пропитался.

– Спасибо, что пришли, – сказал Лефор, протягивая Марку обе руки.

– Вы хотели меня видеть?

– Да. Но для начала приготовим что-нибудь на скорую руку. Умираю с голоду. Вы уже поели?

– Нет.

– Составите мне компанию?

– Зачем вы хотели меня видеть? – снова спросил Марк, не скрывая нетерпения.

Аббат бросил на Марка тревожный взгляд и пригласил следовать за ним.

Они вышли из церкви. Скрипнула массивная дубовая дверь. Щеколда со скрежетом проползла по железным направляющим, и дверь закрылась с тяжелым металлическим грохотом. Они спустились на неширокую, засыпанную гравием дорожку, пересекли сад, вошли в дом священника и сразу же очутились на кухне. Лефор открыл один за другим несколько ящиков, и в его руках появились сковородка, пачка масла и коробка яиц. Он налил Марку вина.

– Дорогой Марк, ваше общество мне всегда приятно, но я позвал вас сюда не без причины. Нам нужно поговорить. Дело срочное, и надеюсь, что я не слишком поздно спохватился. – Он сделал глубокий вдох. – Обязанности, возлагаемые на меня моим саном, отнимают все время и силы. Я постоянно куда-нибудь спешу, мне нужно повсюду успеть, – сказал он, разбивая яйцо на сковородку. – Ноги и спина причиняют мне страдания. Но в то же время эта должность – исключительно удобный, так сказать, наблюдательный пункт. Ничто из того, что говорится или делается на острове Бельц, от меня не ускользает. Самые незначительные события, от пустяковых перебранок до шумных ссор, рано или поздно доходят до моих ушей. Порой я содрогаюсь от страха, когда представляю себе, что сотворил бы злонамеренный ум со всем тем, что отягощает мою память… Да, миссия моя благородна, но и невероятно ответственна! Однако перейдем к сути…

Марк почувствовал, как напрягся каждый его мускул. Аббат извивался как уж, и Марк не мог сообразить, к чему он клонит.

– Кончина Пьеррика Жюгана – трагическое событие; такие на Бельце случаются крайне редко, – продолжал священник твердым голосом.

– Я слышал и про другие, – возразил Марк.

– Но не такие… – отрезал Лефор, покачав головой. – Не столь жестокие. Сам я не ходил на тот пляж, но мне подробно обо всем рассказали, и я знаю, что это было тяжелое зрелище, причем не только для нашей бедной Терезы. Для нас всех. И знаете почему, Марк?

– Это ужасное преступление.

– Разумеется, разумеется, но это и нечто гораздо большее. Все мы наделены способностью сострадать, и эта страшная смерть всем нам причинила боль, – но я знаю, что за ней кроется нечто иное. Нечто еще более нестерпимое для жителей острова, вызывающее у них еще более сильное потрясение. Знаете, что это такое? – Кюре откусил хлеба и несколько секунд молча жевал. – Что всего за одну ночь, за каких-нибудь несколько часов у них сложилось ощущение, будто Господь оставил этот остров. Хватило нескольких часов, чтобы в образовавшуюся брешь хлынули силы зла, они проникли во все щели, распространились, словно опухоль. Понимаете, Марк, ведь самое ужасное для детей – это осознать, что отец покинул их, ушел из дома. Марк, беспомощность – это самый страшный кошмар, хуже чем преступление, хуже чем страдание. Каждый ребенок, став взрослым, по-прежнему носит в себе воспоминание об этом извечном страхе – остаться один на один с целым миром, безоружным против зла. Вот чем напугала Бельц гибель Жюгана. Никто из жителей острова, кроме меня, не расскажет вам об этом. В большинстве своем они даже не отдают себе в этом отчета. Однако я наблюдаю за ними каждый день, погружаясь в глубины их сознания. Это правда. Отсутствие Бога – вот что их пугает. Ведь Бог и дьявол – это как пустое и полное. Как только один освобождает место, другой немедленно занимает его. Видите ли, именно об этом я и хотел с вами поговорить, – заключил аббат, наклонил сковородку, и блестящее от масла яйцо соскользнуло в его тарелку.