Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов

Первый звонок прозвучал зимой.

Я вышел из роксмановской аптеки с лекарствами для Анны.

Меня повергла в изумление суровость здешнего климата. Сказать, что Чикаго – ветреный город, значит, ничего не сказать.

Студеный город, город ниже ноля, город-льдышка – так было бы гораздо точнее.

На мне были меховая куртка, вязаная шапочка, наушники, теплые перчатки. И все равно я дрожал. На верхней губе выступил иней.

Я направлялся к стоянке, надеясь, что машина, несмотря на мороз, заведется. И вот, обходя аптеку, столкнулся с блондинкой.

– Извините, – обронил я.

Это была Мэри Уидгер.

– Ничего страшного, – ответила она.

Я отпрянул и продолжил путь. По дороге вспомнил: в этом городе размещались штаб-квартиры нескольких наших клиентов – мы рекламировали их упаковочную тару. Наверное, Мэри приехала на встречу с заказчиками. Я украдкой выглянул из-за угла. Мэри все еще топталась на месте.

Неужели она меня узнала?

Вряд ли: я так и не сбрил бороду. Но сердце у меня екнуло.

Тяжело выдыхая горячий пар, я постоял несколько минут за углом и снова выглянул.

Мэри Уидгер ушла.

Алексу исполнилось два годика.

Он говорил без умолку, кувыркался на диване в гостиной и каждый день чем-нибудь нас удивлял, восхищал и умилял.

Ким снова пошла работать секретарем.

Джеми тоже неплохо держалась: боролась с недугом, прилично успевала в школе и стала общительнее – завела двух подружек, которые жили на нашей улице. Они ночевали друг у друга, устраивали вечеринки с пиццей и ходили вместе в кино.

А что же мистер Уи? Он преподавал английский в седьмом классе на примере «Сепаратного мира» [60]и нескольких вещичек Марка Твена.

Крылатое твеновское высказывание стало для меня вполне актуальным.

«Слухи о моей смерти сильно преувеличены».

Джеми была не единственной в нашей семье, кто обзавелся дружеским кружком. Продержавшись особняком добрую часть года, я наконец начал принимать приглашения коллег. Мы постепенно сблизились с людьми. Ходили на обеды. В кино. Ездили на пикники.

Прошлая жизнь стала меркнуть. Не потому, что миновало много времени. А потому, что нынешняя жизнь казалась нам лучше. В том отношении, которое теперь было для меня важнее всего. Да, в прошлом я заколачивал больше. По типично американским понятиям, я деградировал – лишился престижной работы, приличного дохода, большого дома. Но теперь я измерял успех иначе. Не только в денежных знаках. Наградой мне служили достижения учеников. Я с радостью отмечал: к концу года исправлялись и приобретали интерес к литературе те самые ребята, что приходили ко мне в сентябре совершенными оболтусами. Ну просто праздник души. И никаких разгневанных, настырных клиентов, ежедневно норовящих снять с меня голову.

А семейная жизнь? Она продолжала удивлять меня в большом и малом.

Лоренс Уиддоуз был счастливым человеком.

Второй звонок прозвучал летом.

Как-то в субботу я взял Алекса с собой в Чикаго. Надо было получить очередную порцию лекарства для Джеми, и я подумал: свожу-ка сына в Детский музей.

Сначала мы зашли в роксмановскую аптеку.

Аптекарь приветствовал меня по имени. Мы уже были добрыми знакомыми. Он спросил, как я поживаю.

– Нормально, – ответил я.

Он заметил, что на улице слишком жарко.

Я согласился. На нас накатила нескончаемая волна зноя. Я это ощущал сильнее, чем другие, поскольку преподавал в школе, где не было кондиционеров. И каждый день приходил домой, измотанный донельзя.

Аптекарь протянул Алексу леденец на палочке, и у мальчика широко раскрылись глаза, словно ему подарили доллар. Сын сунул в рот конфету и улыбнулся.

Из глубины помещения вышел младший фармацевт.

– Мистер Уиддоуз? Прошу прощения. Я думал, вы поняли. Я вам сказал: «Инсулин поступит только в понедельник».

– Что?

– Помните? Я сказал: «В понедельник».

– Вы сказали, в понедельник? Но когда вы это мне сказали?

– Когда вы мне звонили. Тогда я вам и сказал.

– Разве я вам звонил?

– Да. И спросили, не поступил ли инсулин. А я вам ответил: «Будет только в понедельник».

– Наверное, вы имеете в виду мою жену? Должно быть, звонила она.

Большинство статей были именно такими, каких и следовало ожидать.

Среди историй о героических пожарных и невинных жертвах мелькнули знакомые имена.

Чарлз Шайн, Декстер, Сэм и Диди, Васкес.

Имелись сведения о бомбисте.

Джек Кристмас родился в Иниде, штат Оклахома. Он был добрым мальчуганом и, по утверждению школьного учителя, всегда аккуратно мыл классную доску. Впрочем, один из его одноклассников добавлял, что Джек был каким-то шальным.

О «Фэрфаксе» сообщали следующее. Построен в 1949 году, предназначался главным образом для бизнесменов. Но пришел в упадок и сделался пристанищем дешевых проституток и небогатых туристов.

Несколько материалов рассказывали о терроризме в стране. Одна статья была посвящена организации, которая называлась «Божьи дети». Манифест армии противников абортов. Отчет о взрыве в Оклахома-Сити и сравнение его с трагедией в гостинице «Фэрфакс».

Список погибших в «Фэрфаксе» с краткими некрологами.

Чарлз Барнет Шайн, сорока пяти лет, ответственный сотрудник Шумановского рекламного агентства. Участвовал в нескольких крупных проектах компании. «Чарли стал для нас истинной находкой, – заявил президент агентства Элиот Фирт. – Он был замечательным текстовиком и человеком. Нам очень его не хватает». У Чарлза Шайна остались жена и дочь.

Про Самюэля М. Гриффина напели, что он был «сияющей звездой на небосводе финансового планирования». И «великодушным и любящим отцом», отметил его брат.

Нашлось несколько слов и для Декстера. Холдинговая компания «Фэрфакс» патетично вспомнила, что негр был одним из них. «Преданным делу работником».

Даже Диди не обошли вниманием. (Во всяком случае, я решил, что это она.) Дездемона Гонзалес, тридцати лет. Любящая сестра Марии. Дочь майора Фрэнка Гонзалеса из восточного Техаса.

Я вышел на новый круг и стал просматривать газеты восточного Техаса. Знал, что местные издания должны взахлеб рассказывать о своих. И нашел то, что искал. «Роксхэм Техас уикли».

Отставной майор Фрэнк Гонзалес сидит на веранде и переживает горькую утрату младшей дочери, которая погибла во время взрыва в гостинице «Фэрфакс». По словам отца, Дездемона Гонзалес последние десять лет жила в Нью-Йорке. «Мы общались нечасто, – вздохнул майор. – Она заезжала на праздники, и все такое». Друзья семьи признали, что старший Гонзалес и его дочь разошлись много лет назад. Дочь обвиняла отца в сексуальных домогательствах. «Впрочем, обвинения остались недоказанными», – сказал пожелавший остаться неизвестным друг семьи.