Клэр Макфолл - Последний свидетель

– Эмма, я тебя убью, – пробормотала я, продираясь вперед. Речь помогала легче воспринимать одиночество, пусть даже голос принадлежал мне самой.

Интересно, сколько протянет наша дружба, когда эта поездка закончится? Мартин после такого даже на километр Даррена не подпустит – и невелика потеря, вот только куда шел Даррен, туда же шла и Эмма. Честно говоря, я стремительно теряла желание с ней общаться. Похоже, появление Даррена выявило в ней целую кучу новых и весьма неприятных черт: тщеславие, эгоизм, постоянное желание изображать слабость, чтобы мальчики кидались суетиться вокруг. От ее кокетливого хихиканья у меня зубы сводило. Охваченная злостью, я спародировала этот смех – и еще раз, слушая, как он эхом отдается от скал. А потом услышала другой звук. Тот, от которого кровь в жилах застыла.

Я услышала крик Эммы.

Сейчас

– Эмма кричала. Это твои слова. Помнишь, как ты говорила это полиции, Хезер? Как услышала ее с тропы?

Я игнорирую Петерсена, не сводя глаз с часов, с медленно ползущей минутной стрелки. Три минуты. Я довольно улыбаюсь. Вот и прошел очередной час, а доктор вытащил из меня чуть больше пары слов. Он тоже глядит на стену. Сейчас разозлится, а мне будет приятно. Все эти его сертификаты на стенах не могут прикрыть тот факт, что до сих пор он практически не добился прогресса.

Неважно, что Петерсен говорит и что думает, я выигрываю.

Я ерзаю на своем месте, готовясь встать. Начать долгую прогулку по шикарным коридорам, пока мы не доберемся до полированного линолеума и голых белых стен глубоко в недрах учреждения, которые члены семьи и высокопоставленные гости никогда не увидят; личная маленькая империя Петерсена. Мой сопровождающий слегка кашляет позади меня, и я знаю, это предупреждение: он там. Если я позволю себе какие-то резкие движения – ринусь вперед, брошусь на доктора Петерсена, как я это уже делала в прошлом, и, должна сказать, весьма успешно, – он меня остановит. По крайней мере, он так думает. Я не уверена. Хотя он большой. И молодой.

Это не имеет значения; сегодня я не собираюсь атаковать доктора. Я просто хочу уйти. Чтобы вернуться к моей не-жизни и смотреть в стены. В телевизор. На других «пациентов», которые на самом деле просто психи. Я много смотрю. И делаю это сейчас с доктором Петерсеном, ожидая, когда он сдастся и отпустит меня.

Он отворачивается от часов обратно ко мне. Замечает, как изменилось выражение моих глаз – в них облегчение, а не полное презрение или отвращение, – но прячет чувства, прежде чем я успеваю их прочесть.

– Что-то не так, Хезер? – спокойно спрашивает Петерсен.

Чересчур спокойно. Мой мозг фиксирует его странный тон – слишком приятный, слишком довольный, но я так хочу покинуть комнату, что не останавливаюсь на деталях. Вместо этого я говорю. Какая разница, он ничего не может поделать со своим идеальным расписанием и всем прочим.

– Наш час вышел, – сообщаю монотонным голосом. Еще одно мое умение.

– А, понятно. – Он по-прежнему спокоен. Все так же доволен собой. Что я упустила? – Хезер, сегодня я выделил тебе время на двойной сеанс. Решил, что нам с тобой следует начать заново, раз уж нынче годовщина события…

Его слова сливаются в одно. В ушах звенит, голова отупела от шока. Два часа, не один. Я теряю контроль.

Потому что это тяжело. Сидеть здесь, делать вид, будто мне все равно. Это тяжко. Конечно, мне не все равно. Не из-за Петерсена, но Мартин… Эмма… Дуги. Даже Даррен. Не говорить, глотать слова, давить их в себе – глубже, глубже – не помогает. Снаружи я тверда как камень: отстраненная, бесстрастная, холодная. Но внутри я горю, страдаю в своем личном чистилище. И он знает. Этот ублюдок Петерсен знает и не успокоится, пока не вытащит из меня правду, кусочек за кусочком.

Ненависть курсирует по телу, и я хватаюсь за нее, держусь, как за якорь, пока снова не овладеваю собой. Пока снова не чувствую некое подобие контроля. Хотя он такой хрупкий. В отличие от презрения, гнев накатывает волнами – и вот во время «отлива» я и становлюсь уязвимой.

Глубоко вздыхаю. Заставляю себя посмотреть на доктора Петерсена.

Боже, как я тебя ненавижу! Но ты меня не сломаешь.

– Хорошо, – выплевываю сквозь сжатые губы.

Он улыбается мне; еще одно очко в его пользу. Ярость разгорается все жарче. Я сегодня не в лучшей форме. Вероятно, из-за годовщины, и да, я помнила об этом факте, прежде чем доктор так любезно мне его подсказал.

– Тебе не нравился Даррен, Хезер?

Что там могло понравиться? Я не киваю и не говорю ни слова, просто смотрю на него, ожидая, что будет дальше. Доктор видит это и тянет момент, делая глоток из бутылки дорогой газированной воды. Шипение, с которым открывается крышка, до странного уместно: оно напоминает змею, как и он сам.

– Ты ему завидовала. Что он украл у тебя подругу. Не так ли?

Я презрительно поднимаю одну бровь. Доктор Петерсен откидывается на спинку кресла, и я даже могу выдать что-то вроде улыбки.

Нет, я не завидовала Даррену. Возможно, сейчас немного завидую: по крайней мере, ему не нужно сидеть здесь и слушать все это.

– Хочешь знать, что я думаю, Хезер? – Нет, но Петерсен на самом деле не спрашивает. – Я думаю, тебе нужно было убрать Даррена с дороги. Думаю, он что-то подозревал, мешал тебе. С ним было легче, чем с Мартином? – Я отвожу взгляд. Смотрю не на пол, это послало бы совершенно неверное сообщение. Я возвращаюсь к стене, к этим модным сертификатам в рамках. Глупый доктор Петерсен, они ведь тоже потенциальное оружие. Я пытаюсь использовать черный юмор, чтобы притупить гнев, но я не могу заглушить голос Петерсена. – В конце концов, с исчезновением Даррена Эмма могла бы вернуться к тебе. Так, Хезер?

Я проглатываю горечь, потому что Эмма не вернется. Никогда.

Но я не хочу думать об этом. Я не буду думать об этом. Я стискиваю зубы, собираю гнев и использую его как доспехи. Однако он не может защитить меня от мыслей в голове, и именно они больше всего интересуют доктора Петерсена. Я чувствую волну паники, которая едва не сталкивает меня с моего стула. Я не контролирую себя, я неспокойна, и я хочу, черт возьми, убраться отсюда, прежде чем сделаю что-то глупое, например сорвусь.

– Мне надо в уборную.

Детская уловка, но я хватаюсь за соломинку. Умоляюще смотрю на доктора, ненавидя себя даже больше, чем его. Пожалуйста, пожалуйста, дай мне это послабление, раз уж протащил через такое.

Он качает головой:

– Хезер, мы не закончили.

– Мне надо, – настаиваю я. – У меня месячные.

Ложь. Доктор проверяет мое дело, и я гадаю, не написана ли там правда. Они же фиксируют каждую мелочь: какие лекарства я принимаю, какие не принимаю; вес, рост, длину ногтей; настроение; сколько и чего я ем. Не удивлюсь, если и цикл там отмечен.