Нуала Эллвуд - Тайны моей сестры [litres]

Поставив бутылки на стол, он подходит ко мне и садится на подлокотник дивана.

– Выпивка ее не вернет, – говорит он, взяв пустой стакан у меня из рук.

– Знаю, – отвечаю я.

– На самом деле ты так только делаешь хуже, – продолжает он.

Я зарываюсь головой в подушку, чтобы не слышать его занудный голос, но не помогает.

– Чтобы с этим справиться, тебе нужно мыслить ясно, Салли, – говорит он. – Чтобы полностью осознать, что она умерла.

В этот момент я кое-что вспоминаю. Один из заголовков из утренней газеты.

– Ты ошибаешься, – говорю я, поднимая голову с подушки. – Насчет Кейт. Она не умерла.

– Ох, Салли, что ты несешь? – вздыхает он.

– Я видела газеты в магазине, – говорю я, поднимая палец вверх. – И там написано «пропала без вести» – она пропала , а не умерла. Говорю тебе, объявится через пару дней, целая и невредимая. – Я громко смеюсь.

Он мотает головой, вид у него при этом такой самодовольный, что мне хочется ему врезать.

– Что? Чего головой трясешь?

– Салли, послушай, – говорит он. – Только что звонили из Министерства обороны. Сказали, что Кейт оставила наши контакты как своих ближайших родственников. Салли, все подтвердилось. Твоя сестра не пропала без вести, милая, она мертва. Они отправляют нам ее вещи.

Я встаю с дивана, пытаясь за что-то схватиться, за что угодно, лишь бы не упасть.

– Но в газетах пишут… – начинаю я. – Там написано «пропала без вести». Зачем им так писать, если это неправда?

– Мне жаль. Салли.

Комнату заполняет ее лицо; в голове у меня крутятся слова проклятой песни, и все вокруг вдруг плывет. Эй, ты . Я вытягиваю вперед руку, чтобы за что-то ухватиться, но не успеваю и падаю, ударяясь головой о край кофейного столика.

«Что я здесь делаю?» – думаю я, сидя на стерильно белой койке. Через просвет в тонкой зеленой занавеске я вижу спешащие куда-то ноги, но у моей палаты никто не останавливается. Почему никто не подходит?

В больнице меня умыли, наложили на голову швы и подключили к сердцу монитор. Пол остался ждать в приемном покое, пока меня повезли в реанимацию. Я вздохнула с облегчением. Он без конца спрашивал, как я себя чувствую. Что он хотел услышать? Спасибо, великолепно. Вне себя от радости. Моя сестра умерла, и все чудесно.

Чем больше проносящихся мимо ног я вижу под занавеской, тем более одиноко мне становится. Все, кого я люблю, меня покинули: дочь, сестра. Я скучаю даже по маме, старой ворчливой корове.

Я тоже должна быть мертва, думаю я, прикасаясь рукой к неровным швам, рассекающим лоб, словно рельсы. Мне незачем больше жить.

Незачем.

Занавеска отодвигается, и в палату с обеспокоенной улыбкой входит Пол. Я закашливаюсь. Одним своим присутствием он словно выкачивает из помещения весь кислород. Так вот что происходит, когда умирает любовь? Люди просто опустошают друг друга до изнеможения. Я Пола точно опустошаю. Разглядывая его лицо, пока он задергивает занавеску и идет к койке, я вижу, что он изнурен.

– Я не могу перестать себя винить, – говорит он. – Зачем только я ушел? Надо было остаться с тобой. Прости меня.

– Ты не виноват, – отвечаю я. – Я теперь взрослая девочка.

Голова у меня раскалывается, и мне больно говорить. Я наблюдаю, как он пододвигает к кровати стул и садится. Закатав рукава, он расчесывает свои руки. Я смотрю на серебристые шрамы и вспоминаю ту ночь. Как он пытается вырвать бутылку у меня из рук, и вдруг раздается звук битого стекла. Заметив, куда я смотрю, он перестает чесаться.

– Прости, – шепчу я. – Прости меня, Пол.

С той ночи между нами все изменилось. Теперь мы спим отдельно. Вместе не едим. Пол проводит все больше и больше времени на работе. Мы словно чужие люди, каким-то случайным образом поселившиеся в одном доме.

– Не будем сейчас об этом, – ласково говорит он. – Ты сама не знала, что творишь.

Он улыбается, и у меня скручивает живот. Бедный Пол. На следующий день он даже не хотел признавать, что я с ним сделала.

– Я не хотела.

– Знаю, – успокаивает меня он. Но я вижу по его глазам, что он мне не доверяет.

– Я в порядке, честно. – Он пытается улыбнуться. – Кстати, доктор сказал, что тебе можно домой. Машина у входа, поедем, когда будешь готова.

Его слова возвращают меня к мыслям о Кейт, к новостям.

– Я до сих пор не могу в это поверить, – говорю я, отворачиваясь от него. – Что ее больше нет.

– Знаю, – отвечает он. – Я сам не могу поверить. Она была прекрасным человеком. Я просто жалею, что оставил тебя сегодня одну. Идиот. Или как там говорила Кейт? Тупица.

Он печально смеется, и сердце у меня разрывается от боли.

– Меня она тоже так называла, – говорю я, после чего сползаю с койки и беру со стула кардиган. – В детстве.

Я вспоминаю пляж в Рекалвере. Одно из моих самых ясных воспоминаний. Я строю замок из песка, а она копает. Любила она во всем копаться. Вдруг она замирает, и, подняв голову, я вижу у нее в руках какую-то штуковину. «Это окаменелость?» – спрашиваю я, подойдя ближе. «Не знаю», – отвечает она. «Но мне оно нравится». Через минуту над нами нависает мама, она выхватывает окаменелую штуку у Кейт из рук, а потом бежит и бросает ее в море. «Зачем ты это сделала? – вопит Кейт, когда мама возвращается. – Она моя!» Мамина юбка промокла насквозь, и, усаживаясь обратно на полотенце, она бросает на нас сердитый взгляд. «Ты нашла бомбу, Кейт. Это тебе не игрушки». Став вдруг серьезной, Кейт кивает и продолжает копать, а я продолжаю сидеть в недоумении. «А что такое бомба? – спрашиваю я. – Яйцо динозавра?» Мама и Кейт покатываются со смеху, им так смешно, что я и сама невольно начинаю смеяться. «Ой, Салли, какая же ты тупица».

Закрыв глаза, я прячу лицо в шерстяных складках кардигана. По щекам текут слезы, и я слышу мамин голос: Это тебе не игрушки.

– Глупая, безмозглая дура, – плачу я. – К чему эта чертова смелость? Сидела бы себе дома, а люди бы пусть сами решали свои проблемы и умирали в своих битвах.

– Ох, Салли, – говорит Пол. Встав со стула, он берет из моих рук кардиган. – Все хорошо. Излей душу.

Положив кардиган на кровать, он заключает меня в объятия.

– Я никогда не смогу свыкнуться с этой мыслью. Что она умерла в полном одиночестве, и в последние минуты ее жизни рядом не было никого, кто бы мог ее утешить. Зачем только я так ужасно себя повела, когда она пришла со мной увидеться? Но я думала только о том, что она сделала. Мысли об этом съедали меня изнутри, а теперь уже слишком поздно.

– Ш-ш-ш, – убаюкивает меня Пол, поднимая кардиган. – Все хорошо. Прошлого не вернешь. Что было, то было. Я помогу тебе, детка. Мы справимся с этим вместе. А теперь пойдем домой.

Я пленница в собственном доме. Исполненный решимости не позволить мне улизнуть за выпивкой, Пол взял на работе отгул до конца недели и теперь сидит дома и корчит из себя няньку.