Людмила Рублевская - Дети Гомункулуса

Мы шли по длинному пустому коридору — не больничному, скорее конторскому — женщины впереди, сзади жабьелицый. Линолеум холодил мои босые ноги.

Я молчала. Страх мой достиг, видимо, той степени, когда все ужасы воспринимаются как-то отстраненно, почти буднично. К тому же, теплилась слабая надежда, что Мартин что-нибудь при­думает, чтобы выручить меня.

Эгле, ужиная королева... Повелительница не увиденного мною моря. Если они сделают со мной то, что задумали, я уже никогда не нарисую такую картину. И вообще, больше никогда ничего не нарисую. Мелькнула предательская мысль: живут же и так... Можно рисовать и не имея души. Разве мало я видела таких ху­дожников? И разве мало у них поклонников? Но тут же мысль: не жизнь это, не могу я так... Не хочу!

Меня привели в большой зал с единственным полукруглым окном, которое начиналось почти у самого пола. В окне светился витраж из зеленых и красных стеклышек, похожий на пентаграм­мы, которые показывала мне Биргита Эдуардовна. Насколько я поняла, залу хотели придать готический колорит, хотя вкуса у этих существ, очевидно, не хватало. Самым странным в помеще­нии было каменное ложе посреди зала, составленное из типовых гранитных плит, которые используются для отделки парапетов и вестибюлей — :сколько я рисовала таких интерьеров! Даже мар­кировка на плитах сохранилась. По краям ложа были приделаны кольца из арматуры, на них болтались резиновые жгуты, которы­ми медики пережимают артерии.

Только тут я поняла, что в зале много людей. Хотя — людей ли? Возможно, в уличной толпе или в чиновничьем кабинете ка­ждый из них показался бы обычным. Но теперь, все вместе, они производили жуткое, угрожающее впечатление: зеленолицые, с пустыми выпуклыми глазами и отвисшими губами, Они все смотрели на меня и как будто радовались — хотела бы я знать, чему... Хотя нет, лучше не знать. Вот кто-то, похожий на того блондина, что приставал ко мне на улице у костела. А вот — бесцветный парень с заводского склада. А там не моя ли соседка по гостинице — Алина? Может, и нет. Их образы сливались в один размытый коллаж. Присутствующие прибизились, но вплотную не подходил никто, словно ожидали какого-то важного события.

Не хочу выглядеть жертвой. Идиотская белая рубашка... Я неза­висимо скрестила руки на груди и уставилась в потолок, неволь­но вслушиваясь в гнусавые голоса:

— Наконец дождались собрания. Боялся, не пригласят, забудут про старенького... Ха-ха-ха! А я еще силен.

— Ты, Иван Петрович, не сильный. Ты жадный. Прошлый раз больше всех взял.

— Ха-ха! Кто сколько может, столько и забирает! Такой закон!

— Ничего, тут на всех хватит. Много лишней энергии. Зачем ей столько.

— У тебя, Эдмундас, было почти столько же. Бедолага. Ты то­гда сочинял эту... как это ее... Музыку!

— Му-зы-ка! Не помню. Что это?

— Комбинация вибраций воздуха. Ты занимался тем, что со­трясал воздух!

— Не помню. Ерунда какая-то.

— А ты, Иван Петрович, разве не запасал лишней энергии? Колесил по свету, искал, где воздух посвежее. Говорил, обойду весь мир, чтобы красоту планеты в душе накопить. Даже кварти­ры не имел. Глупость.

— Но она слабенькая. Энергии много, но худая. Может не вы­держать контакта. Такое уже было... На всех не хватило. Обидно.

— Кхы-кхы... Конечно, обидно. Раз — и ушла энергия неиз­вестно куда.

— Почему в ней столько лишнего?

— Она тоже занимается пустым — комбинирует световые рефлексы разной интенсивности, то есть рисует.

— Зачем?

— А зачем они все живут? Для того, чтобы накапливать для нас энергию. Хороший экземпляр. Светленький.

— Настает наш час.

— В этом году не час, а всего сорок семь минут десять секунд.

Внезапно разговоры умолкли. Присутствующие расступились, и в зал вошел товарищ Римант. Все вскинули руки в приветствии. Директор равнодушно глянул в мою сторону. Я почувствовала, что меня пригибают к каменному ложу. Эх, где мои остренькие ногти!

Жабьелицые спокойно делали свое дело. Эластичные жгуты плотно прижали к камню мои запястья и щиколотки. Такой же жгут перебросили через горло, так что я не могла приподнять головы.

Биргита Эдуардовна объявила:

— Черная Лилит в апогее!

Собрание отозвалось радостным криком. Снова прозвучал го­лос директора, наверное, пожалел всем приятного аппетита. Ложе обступили со всех сторон, и те, кто стоял ближе, положили на меня ладони — холодные и влажные. Я зажмурилась. Что ж, больше меня, наверное, никогда не взволнует портрет Джоконды. В картинах любимого Мартином Чюрлениса я увижу только бес­смысленную “комбинацию светотеней”. Музыка Моцарта и Бетховена покажется мне бесполезными “комбинациями вибраций воздуха”, а книги Короткевича — абсурдными и излишне сентиментальными. Я никогда не осуществлю того, о чем мечтала, не будет картин, которые виделись в мечтах. Я исчезну... Я исче­заю... Боже милосердный, пожалей мою грешную душу... Откуда-то в памяти всплыли слова молитвы — наверно, слышанной от бабушки... Я молилась первый раз в жизни — и в первый раз поняла великий смысл этого таинства. Мне казалось, что каждое слово молитвы взлетает вверх, как светящийся шар, наполненный отчаянной надеждой, и, взлетая, он тянет меня за собой из безд­ны...

Слезы катились из-под век. И теперь не только жалость к себе овладела мною — невольно злость и гнев на окружающих меня существ тоже сменились жалостью: когда-то они были такими, какой была я!

Вдруг тишину нарушили удивленно-злой шепот и возгласы разочарования. Существа расступились, я открыла глаза и сквозь радужную призму слез снова увидела над собой серый потолок.

— Он же обещал!

— Почему ее не подготовили? Они должны были приглашать на подготовленного человека!

— Как тут подключаться — повсюду соскальзываешь. Это из­девательство!

Я не могла приподняться и посмотреть на них. Но узнавала не­которых по голосам.

— Я поручил вам подготовить ее. Почему не сделали? — это говорил директор.

— Она была почти готова! — это обиженная Биргита Эдуар­довна. — Вы же знаете, мы не могли ждать! Запасной экземпляр вконец испортился, проклятая библиотекарша оказалась инфарктницей. А брать кого-то более нормального — у него и запас энергии нормальный, даже на одного не хватит. Брать нескольких нет смысла — все равно открывается только один канал!

Собрание злобно заквакало.

— Что же нам теперь делать? — незнакомый издевательский голос. — Мы съехались со всего города, мы не можем ждать.

— Не можем! Не можем! — заголосили вокруг.

— Ти-хо, ти-хо, мы что-нибудь придумаем. В конце концов, и такой случай у нас уже был, — успокоил всех директор.

Меня отвязали от холодного гранита.

Я села. Присутствующие возбужденно ходили по залу, по­сматривая на меня. Женщины и мужчины, старые и молодые, одетые модно и не очень — их просто распирало от неутоленного желания. Некоторые протягивали в мою сторону руки и со сто­ном-кваканьем опускали их, словно вокруг меня была невидимая стена.