Хелен Чандлер - Мера ее вины

— Моим мотивом были не деньги, — твердо ответила Мария.

— Ах, вот как? У вас было много лет для того, чтобы придумать план действий. Бесспорно, что вы были недовольны доктором Блоксхэмом, вам было скучно, и вы понимали, что сами в жизни ничего не добились…

— Он украл у меня жизнь. Я не была им недовольна, я его ненавидела. Он унижал меня и грозился отправить в сумасшедший дом, — возразила Мария.

— Да, вы его ненавидели; при этом вы — женщина с взрывным характером, можете быть резкой и реагировать очень бурно. Вы не любите отвечать на вопросы, легко раздражаетесь; вам не нравится, когда с вами спорят. Ваше поведение во время беседы с психиатром является этому прекрасным доказательством.

— В этом виноват он сам. Он меня провоцировал. Хотел говорить о самом сокровенном в моей жизни, чтобы написать устраивающий вас отчет. Я согласилась поговорить с ним, а он повел себя омерзительно! — Мария знала, что повысила голос, но ничего не могла с собой поделать.

— Вы обматерили его и ушли. Простите, миссис Блоксхэм, но женщина, которая легко смогла дать отпор высококвалифицированному специалисту-психиатру, совсем не похожа на несчастную, забитую жертву, которую вы пытаетесь здесь изобразить.

Ньюэлл вскочил на ноги до того, как Мария успела ответить.

— Мисс Паскал должна извиниться за эти реплики, — заявил он.

— Я не собираюсь извиняться за то, что эффективно веду перекрестный допрос, — ответила обвинитель.

— Перекрестный допрос предполагает использование относящихся к делу вопросов, которые не должны оскорблять и унижать достоинство человека. Давайте соблюдать хотя бы некоторые из правил! — призвал Ньюэлл.

— Всё в порядке, — заверила его Мария.

— Мисс Блоксхэм, подождите секундочку, — попросила судья, предостерегающе подняв палец в ее сторону.

Защитник и судья начали дискутировать. Мария переводила взгляд со своего адвоката на ее честь и на обвинителя. На лицах присяжных было написано недоумение, с мест для публики раздался ропот. Полицейский тоже отвлекся на спор судьи со сторонами защиты и обвинения, поэтому Мария беспрепятственно сошла с трибуны для дачи свидетельских показаний и отошла чуть в сторону, встав там, где присяжные ее хорошо видели. Она повернулась спиной к публике и журналистам, потом подняла юбку, так что подол оказался на несколько сантиметров ниже ее нижнего белья.

То, что сделала подсудимая, первым заметил замолчавший на полуслове Ньюэлл.

— Мария, — произнес он, отбросив формальности и обращаясь к ней по имени.

— Мисс Блоксхэм, — произнесла судья и привстала, чтобы ей было лучше видно. — Вы должны немедле…

Полицейский подошел к Марии и взял ее за руку, чтобы водворить на место.

— Отпустите ее, — приказала судья. — Присяжные всё четко видят?

Один за другим все двенадцать присяжных кивнули. Мария держала край юбки поднятым достаточно долго для того, чтобы никто из них не забыл, как выглядят ее бедра. Кожа потеряла свой естественный цвет. Это было месиво розовых, багровых и коричневых рубцов. Более темный цвет объяснялся тем, что именно в этих местах рубцы были наиболее твердыми. Внешний вид ее ноги и бедра напоминал картину маслом, на которой было слишком много крупных мазков. В некоторых местах неоднократно изрезанная ткань плохо срослась, образуя красные рваные линии, напоминающие подтеки лавы. Судья выдержала паузу, давая присяжным время для того, чтобы рассмотреть состояние бедер и ног Марии, потом вежливо откашлялась.

— Для записи в протоколе суда, — произнесла она. — Мисс Блоксхэм продемонстрировала суду многочисленные шрамы на обеих ногах в области между коленей и бедер. Я надеюсь, что адвокаты согласятся со мной в том, что шрамообразования можно назвать значительными. — Ньюэлл и Паскал кивнули. — Спасибо. Можете возвращаться на место дачи свидетельских показаний, — сказала судья Марии, и та повиновалась. — Мисс Паскал, вы можете продолжить.

— Мисс Блоксхэм, — обвинитель на этот раз использовала обращение «мисс», вероятно, для того, чтобы не вызывать гнев судьи сразу после выяснения с ней отношений. — Почему вы не сообщили об этих ранах полиции в день ареста? В документации, касающейся вашего ареста, нет никаких указаний на состояние ваших бедер.

— В тот момент я просто не могла заставить себя это сделать. Я находилась в состоянии шока, а также опасалась того, что это могут расценить как суицидальное поведение, после чего меня изолировали бы. Эдвард много лет убеждал меня в том, к чему это может привести, и мне нужно было время, чтобы набраться смелости и стать достаточно уверенной в себе.

— Но вы могли показать увечья во время встречи с психиатром, который мог бы учесть это при написании своего заключения. Однако вы посчитали нужным промолчать об этом.

— Его было бесполезно в чем-либо убеждать. Как только я его увидела, то сразу поняла: что бы я тогда ни сказала, он напишет заключение о том, что я психически больна или даже просто опасна. Я решила, что не буду предоставлять ему дополнительные свидетельства для того, чтобы он утверждал, что меня надо изолировать.

После того как Мария увидела выражение шока на лицах присяжных, она почувствовала, что ее злость постепенно проходит. Сейчас присяжные казались какими-то онемевшими после того, что она им показала.

— Но сам мистер Блоксхэм никогда не держал в руках бритву и не делал надрезов. Он никогда физически не заставлял вас заниматься членовредительством и никогда не угрожал наказанием, если вы откажетесь это делать. Все верно?

— Все несколько сложнее, — ответила Мария. — Он использовал психологические методы давления. — Она снова почувствовала себя уязвимой и легкоранимой.

— Следовательно, вы могли выбросить лезвия в окно или просто сказать: «Я больше не буду себя резать». Это так или нет?

— Я была на грани отчаяния, к тому же, видимо, испытывала определенную зависимость. Я была настолько несчастной, что это был единственный способ, при помощи которого я могла временно забыться. И он знал, что я никогда не смогу ему отказать, — пробормотала Мария.

— Значит, вот в чем все дело! Вам было проще забить до смерти мужа, чем бороться с собственной зависимостью. Вы намеревались убить его и сделали для этого все возможное лишь затем, чтобы продолжать получать удовольствие от членовредительства, прекратить которое у вас не было внутренних сил. Так все было на самом деле?

— Как было на самом деле? — быстро переспросила Мария. — На самом деле вот как все было: я убиралась, готовила и сидела в одиночестве все то время, пока он расслаблялся у себя в кабинете, в котором были свет, цвет и звук. У меня не было друзей, коллег по работе или соседей. Эта сволочь сделала все, чтобы держать меня взаперти и оградить от окружающего мира. Моей реальностью была жизнь с человеком, который ждал от меня постоянного обожания! Я отвечала на письма его фан-клуба, черт вас подери! Я полжизни провела на коленях, выгребая золу из камина, потому что ему нравился огонь! Вы думаете, что он меня хоть раз поблагодарил? Вы думаете, что он хотя бы налил мне чашку чая? Все мои дни были похожи друг на друга, как две капли воды. Главное — это Эдвард; его нельзя раздражать, можно лишь думать о том, как еще его ублажить. Не обижаться на то, когда он называет меня собакой. Не спорить, когда он говорит, что моя еда — говно. Убеждать себя в том, что, когда он проверяет, хорошо ли я вытерла пыль, он на самом деле проявляет интерес к моей жизни! Да какого хрена, скажите на милость, такая жизнь может кому-то понравиться?! У меня ощущение, что я просто вышла из комы, в которой провела полжизни! — кричала Мария. — Вы хотите, чтобы я раскаялась? Сказала, что зря ударила Эдварда по голове? Я не раскаиваюсь и не считаю, что поступила неправильно! — И она так ударила кулаком по бортику трибуны, что стакан упал, а фотографии разлетелись из папки. — Если вам так интересно и вы хотите знать, то я его ненавидела. И я здесь только потому, что, наконец, отплатила ему тем, что он заслужил!