Уильям Байер - Фотография из Люцерна [litres]

Лу внимательно слушает наставника и делает записи. На прощание Фрейд тепло обнимает ее и преподносит букет роз.

– Занятия с вами, – говорит она, уже в дверях, – поворотная точка в моей жизни.

– Для меня было честью работать с вами, – отвечает Фрейд.

Лу неспешно прогуливается до отеля, зажав папку под мышкой. Она думает о встречах с молодым художником и его необычном подарке. Ей неприятно, что она оказалась героиней его фантазий, а факт, что он спародировал и извратил главный образ ее юности, чрезвычайно возмущает.

Словно он затащил меня в свою патологию .

Потом она вспоминает: Фрейд настойчиво подчеркивал на семинарах, что психоаналитик не вправе принимать такие вещи близко к сердцу; они – всего лишь инструмент для помощи страдающему пациенту.

Я просила его внимательно посмотреть в собственную душу и нарисовать то, что он там увидит. Своим подарком он просто продемонстрировал мне, что выполнил просьбу.

Мне требуется два дня, чтобы отойти от роли. Сейчас окончание спектакля кажется не более чем ночным кошмаром: путь сквозь улюлюкающую толпу воплотил все мои страхи, и я помещаю его в ту часть своей памяти, где храню самые сильные переживания.

Я заглядываю в офис Кларенса. Он сидит за столом в одной майке. Стены обклеены этикетками калифорнийских вин. Похоже, Кларенс и живет тут же – в соседнем подвальном помещении без окон.

Он с улыбкой здоровается:

– Привет, Тесс, как жизнь? – И не дожидаясь ответа, приглашает: – Заходите, садитесь. Жалобы есть?

Стандартный вопрос – способ продемонстрировать, что Кларенс всегда на страже интересов жильцов.

Я спрашиваю о детективах, которые принесли известие о смерти Шанталь. Прошу рассказать подробнее.

– Обычные игры в доброго и злого полицейского. Рамос, испанец, исполнял роль полного отморозка, а Скарпачи, тот, что с грустными глазами, якобы добряк и отличный парень. Можно подумать, кто-то еще на это ведется.

Кларенс протягивает мне их визитки. Я записываю данные, поднимаюсь к себе и звоню Скарпачи.

– Еще раз, так вы кто? – переспрашивает он.

– Исполнитель перформансов, художник оригинального жанра.

– А для тупых можно? Что это значит? – Я начинаю объяснять, но он перебивает: – То есть, вы выступаете с монологами?

– Типа того.

– Истории рассказываете?

– Ага.

– Значит, вы рассказчик?

– Иногда говорят: эстрадная актриса.

– Вот так-то лучше! А то «перформанс, перформанс».

– Простите?

Он хохочет.

– Ну, простите, не хотел вам нахамить. Просто такое впечатление, что сегодня все называют себя «художниками». Грабители вон тоже «художники гоп-стопа», а карманники практикуют искусство «шарить по карманам». Вы самое главное скажите – вы из этих, из доминанток? Я спрашиваю, потому что у них тоже «искусство».

– Я уже сказала вам: я актриса.

– А они?

– Говорю же вам…

– Да я понял, вы настоящая актриса, дра-ма-тическая. – Он тщательно выговаривает последнее слово. – Окей, с этим разобрались. Так чем я могу быть вам полезен, мисс Беренсон?

Сообщаю ему, что теперь живу в лофте, который прежде занимала Шанталь Дефорж, что меня заинтересовала ее личность и печальный финал.

– Вы журналистка?

– Нет.

– Вы были знакомы с убитой?

– Чуть-чуть.

– Как лаконично. – И после паузы: – Чем, собственно, вызван ваш интерес?

– Возможно, я сделаю о ней спектакль. Еще не решила окончательно.

– А от меня вы чего хотите?

– Я надеюсь, вы сообщите мне новости следствия.

– С какой это радости?

Замечательный вопрос. Отвечаю с вызовом:

– Потому что вы хотите раскрыть убийство, а я могу дать вам информацию.

– Предлагаете сделку?

– Возможно.

– Хм, интересно.

– Так расскажете мне, как идет расследование?

Он смеется:

– Хитрая какая!

– Если вам угодно оценить мой ум, могу пригласить вас на чашку кофе. Мы оба хотим получить друг от друга информацию, так давайте встретимся и посмотрим, что из этого выйдет.

– Хорошо, я поговорю с напарником и дам вам знать.

– Может, вы придете без него?

– Чем вам Рамос не угодил?

– Ходят слухи, что он считает, что Шанталь получила по заслугам.

– Не помню, чтобы он такое говорил, хотя, признаю, он может быть жестким.

Мы встречаемся в «Даунтаун-кафе», в трех кварталах от дома. Говорим о пустяках – никто не хочет начинать серьезный разговор первым.

– Называйте меня Лео, – предлагает Скарпачи. – А я буду звать вас Тесс, можно?

Я киваю.

– Отлично. Мы допросили нескольких дам, так сказать, коллег Шанталь. Они не рвутся с нами откровенничать. Поэтому я так и надеялся, что вы госпожа, только готовая к сотрудничеству. Надеюсь, вы не обиделись.

Мотаю головой. Мне даже лестно.

– Сама мысль, что меня можно принять за госпожу, вызывает некоторую дрожь.

Скарпачи смеется и уточняет:

– Что вам за интерес в этом деле, Тесс? Вы говорили о работе над каким-то спектаклем. По-моему, это только предлог.

Он смотрит в упор, а я не отвожу взгляда. Пожалуй, Кларенс прав: у Скарпачи грустные глаза. Как у тех немолодых, уставших от жизни детективов, которых показывают в кино. Привлекательный типаж. Вытянутое лицо, впалые щеки, рельефные скулы, круги под глазами и взгляд много повидавшего человека. Ни обычных для копов усов, ни атлетического сложения. Думаю, он регулярно забывает об обеде и под мешковатым костюмом жил куда больше, чем мышц.

Ходить кругами мне не хочется, и я рассказываю о тренировках по тайскому боксу – Скарпачи поднимает брови в насмешливом уважении. А когда я сообщаю о решении сохранить вещи Шанталь, он не скрывает интерес.

– Возможно, я поставлю спектакль, – говорю я. – О ней – или о ком-то похожем. Должна признаться, я зациклена на ее личности, настолько, что мой психотерапевт даже беспокоится по этому поводу. Она считает, что у меня начинается одержимость, говорит, что я перестала различать, где я, а где Шанталь. Возможно, так и есть.

Скарпачи кивает:

– Мне доводилось посещать мозгоправа. Пару лет назад я попал в перестрелку – дело было связано с наркотиками, – и я застрелил наркодилера. Когда такое происходит, полицейских проверяют на посттравматический стресс. Меня отправили на обследование, и дама-специалист решала, возвращаться мне к оперативной работе, или лучше перевести меня в отдел по расследованию нераскрытых преступлений – копаться в пыльных бумажках. Парни, которым тоже довелось через это пройти, научили меня, как ее обдурить: я заявил, что мне помог прийти в себя мой духовник. – Он ухмыляется. – Духовника у меня нет, зато есть кузен-священник, он и в самом деле помог. Так что вот он я, все еще работаю в убойном отделе. Но случаются дни, когда я думаю, что лучше было бы копаться в бумажках.