Уильям Байер - Фотография из Люцерна [litres]

– А что на них?

Я описываю, при каких обстоятельствах они появились, и как на них реагируют мои гости.

– Все думают, что в картинах есть внутренний смысл… моя тайная внутренняя жизнь.

Он смеется.

Пока я рассказываю ему о Джоше, Надя кружит по лофту, прикладывает датчики к полу, потом к стенам, прислушиваясь к сигналу в наушниках. Скарпачи скептически относится к полезности Джоша как охранника и защитника.

– Не сомневаюсь, что он с энтузиазмом «охранял». Похоже, он с ума по ней сходил. – Скарпачи машет рукой в сторону «Королевы Мечей». – Я бы сказал, портрет это ясно показывает.

Я не хочу признаваться, до какой степени тоже схожу с ума.

– Возможно, это было платоническое чувство? После кремации он забрал себе часть пепла. Он и впрямь серьезно относился к Шанталь. И основная причина, по которой не захотел говорить с вами, полицейскими, – желание уберечь память о ней.

Из моей спальни появляется Надя.

– Жучков не обнаружено, но в полу в гардеробной что-то есть. Возможно, старая труба.

– Давай поглядим, – говорит Скарпачи.

Надя ведет нас в гардероб, показывает пол под вешалкой, садится на корточки и проводит руками по покрытию, затем осторожно давит на плинтус – часть пола отходит, и мы видим пустое пространство.

– Тут вот что. – Надя вытаскивает прочный металлический ящик с замочной скважиной на крышке.

– Типичный домашний сейф, – говорит Скарпачи. Дергает крышку. – Заперто.

Надя улыбается.

– Дай-ка я.

Ей требуется пять секунд. Она снова пропускает к сейфу Скарпачи и сообщает:

– Сейчас закончу и займусь камерами.

Детектив переносит сейф в гостиную.

– Негусто, – комментирует он, вываливая содержимое на мой дизайнерский кофейный столик.

Еще одна нарукавная повязка со свастикой – такая же, как в книге про форму Третьего рейха; пара кожаных масок из ассортимента госпожи (зачем, спрашивается, держать их в сейфе?); изрядно потрепанная колода карт таро, так называемые «Таро Тота»; резиновая игрушечная маска свиньи из магазина шуточных сувениров. На ней завязки, так что маску можно надевать. Это что, способ унижения? Еще армейские значки, воинские знаки различия, медали, на некоторых тоже свастика и символ СС (для игр в денацификацию?), на других что-то написано на иврите (это когда Шанталь изображала израильтянку?) – и черно-белая фотография, от которой у меня перехватывает дыхание.

Шанталь, одетая в элегантный деловой костюм, стоит в колеснице. В одной руке у нее кнут, в другой – поводья. Я смотрю на «вьючную пару», и меня начинает пробирать дрожь. Двое мужчин. Оба высокие, мускулистые, совершенно обнаженные. Они смотрят прямо в объектив камеры, однако лиц не видно – головы обоих облегают черные кожаные маски. Отверстия для ушей, глаз и рта застегнуты на молнию. Такое изделия я видела в витрине магазина, где Рысь назначила мне первую встречу.

Странный, тревожащий образ. Шанталь выглядит невероятно притягательно, даже более притягательно, чем на портрете Королевы Мечей. Но больше всего меня потрясает другое: полное сходство образа с образом на фотографии, запечатлевшей Лу Саломе, Фридриха Ницше и Пауля Рэ.

Что побудило ее выстроить сцену именно так? Просто хотелось воспроизвести знаменитую скандальную фотографию? Воспроизвести – или спародировать? А что думали по этому поводу позирующие мужчины, и волновало ли хоть кого-нибудь их мнение?

Я пытаюсь донести это до Скарпачи. Вынимаю книги, в которых есть репродукция знаменитой фотографии из Люцерна, объясняю предысторию навязчивого интереса Шанталь. Когда я умолкаю, Скарпачи качает головой.

– Что-то не сходится. Мы находим сейф, наполненный всякой всячиной. И тут же – снимок, по вашим словам, важный. Зачем, спрашивается, хранить в тайнике всякую ерунду – а если фотография была действительно важна для Шанталь, почему она оставила ее здесь?

Мне это тоже интересно.

Может быть, просто забыла?

Звучит совершенно неправдоподобно. Шанталь так тщательно избавлялась от вещей, устроила распродажу… Но я смотрю на предметы, разложенные на моем журнальном столике, и понимаю, что они рассказывают историю о Шанталь: кем она была и чем занималась.

Может ли она специально оставить эти вещи для кого-то вроде меня, кого-то, кто найдет их, подумает о них и, возможно, использует их как способ разгадать ее историю и финальную драму ее жизни?

Выдержки из неопубликованных мемуаров

майора Эрнста Флекштейна

(известного как доктор Самуэль Фогель)

Вернемся к делу фрау Лу Андреас-Саломе. Когда в начале тысяча девятьсот тридцать седьмого года пришло известие, что она при смерти, оно не застало меня врасплох. В подвале гёттингемской ратуши была подготовлена большая комната, куда должны были привезти книги и документы из библиотеки фрау Лу. Кроме того, по приказу Бормана в мое распоряжение предоставили штурмовой отряд гестапо под командованием лейтенанта Ганса Бекендорфа.

Молодой Бекендорф, атлетически сложенный коротко стриженый блондин с пронизывающим взглядом голубых глаз, соответствовал всем арийским стандартам истинного воина. Через несколько лет, просматривая кинохронику из Берлина, я увидел его в числе награжденных Рыцарским железным крестом.

Понятливый и расторопный Бекендорф проявлял жгучее любопытство в отношении гёттингенской миссии. Пока мы ожидали смерти фрау Лу, он изводил меня требованиями детально перечислить, что должны делать его люди, когда мы ворвемся в дом.

У меня была наготове легенда: я упомянул интервью тридцать четвертого года, заявил, что ее библиотека включала массу подстрекательской коммунистической литературы, а также «еврейских книг», что все это необходимо конфисковать. На лице Бекендорфа явно читалось выражение скепсиса и недоверия.

– Двадцать моих солдат – двадцать штурмовиков, – только чтобы собирать и вывозить книги! Смешно!

В конце концов мне пришлось напомнить ретивому лейтенанту, что подразделение поступило в мое распоряжение прямым приказом рейхсляйтера Бормана. И что ему следует неукоснительно исполнять мои приказы – в противном случае я буду вынужден подать рапорт о нарушении субординации. Я добавил также, что причины, послужившие основанием для конфискации книг и документов фрау Лу, находятся далеко за пределами его компетенции. И, желая окончательно привести парня в боевой настрой, я добавил, что весьма высока вероятность найти ценные материалы, касающиеся Ницше, в том числе, его личные письма – а это порадует фюрера. Молодой Бекендорф заверил меня, что, будучи горячим почитателем «Заратустры», такую цель он понимает. Он даже пригласил меня присоединиться к ежедневной утренней разминке – вне всякого сомнения, дружеский жест с его стороны. Когда я ответил отказом, лейтенант едва заметно усмехнулся, но упоминание о Ницше держало его в узде оставшиеся несколько дней ожидания.