Уильям Байер - Фотография из Люцерна [litres]

Если после нашей беседы, сказал Даллес, я откажусь признать, что являюсь агентом абвера, меня подвергнут допросу с пристрастием, а затем, получив мое признание – а иначе и быть не может, – казнят как шпиона.

В случае же добровольного признания, после того, как я расскажу ему до мельчайших подробностей все, что знаю о руководителях нацистов, меня отправят в Вашингтон, где мне предстоит действовать в качестве двойного агента под неусыпным контролем УСС. Я буду принимать агентов в своем врачебном кабинете, собирать донесения, передавать их американскому куратору для снятия копий – и отправлять в абвер. Если к моей работе не будет претензий, то после капитуляции Германии меня избавят от надзора разведки. Я получу право остаться в США и жить под именем Самуэля Фогеля или вернуться в Германию как частное лицо под любым именем, на свое усмотрение.

– Так что выбирайте: стойко все отрицать и пострадать от своего упорства – или сотрудничать и получить за это награду.

Даллес пристально посмотрел на меня, и глаза его блеснули.

– Вы производите впечатление умного человека. У вас богатое прошлое. Я предлагаю вам великолепную сделку. Даю час на размышление. Уверен, что вы сделаете правильный выбор.

Он дернул ленту звонка, и меня сопроводили в тесную комнатушку без окон. Там я быстро принял решение. Даллес все правильно оценил: собственное выживание – вот единственное что меня волновало.

Позвольте отметить следующее: мне очень нравилась работа психоаналитика; надеюсь, я хорошо ее выполнял. Хотя диплом достался мне не вполне честным путем, я был в состоянии провести анализ не хуже любого практикующего специалиста. Я внимательно и с сочувствием слушал своих пациентов, мои интерпретации всегда были подробными, тонкими и глубокими. Я умел хорошо прослеживать связи, и меня очень любили пациентки определенного возраста и социального положения. Я умел найти к ним подход и знал, как вытянуть самые сокровенные фантазии и мысли. Думая о будущем, я не особенно беспокоился: существование в качестве доктора Фогеля обещало мне жизнь, полную благополучия, уважения и достатка. Частный детектив по брачным делам, тайный партийный агент для особых поручений, благодаря счастливой случайности, приведшей меня в дом фрау Саломе, я обнаружил призвание к психоанализу. Если говорить кратко, сомнений, какой дать ответ, я не испытывал.

Даллес был доволен. Он похлопал меня по плечу и произнес: «Ну что же, поиграем. Если сейчас вы испытываете стыд, то позже будете гордиться своим выбором. В Большой Игре вам отведено не последнее место. Вам предстоит встречаться и работать с выдающимися людьми. Я даже в некотором смысле завидую тому удовольствию, которое вы получите от этой двойной жизни. И потом, вы же всегда так жили, разве нет? Я вижу вас насквозь, Фогель. Простая жизнь не для таких, как мы.

Он замолчал, а потом резко скомандовал:

– А теперь расскажите все, что знаете, о Мартине Бормане.

Я встречаю Еву Фогель в вестибюле гостиницы в центре Манхеттена. Она выглядит старше, чем на фотографиях на сайте, – коренастая женщина с лицом, на котором возраст оставил след, и зачесанными назад седыми волосами. Я прикидываю: ей примерно пятьдесят пять. Небольшие серебряные кольца в ушах, изящные лодочки без каблуков, простой, но дорогой и стильный серый брючный костюм и светло-серая шелковая блузка. Спокойная, уверенная в себе женщина.

Дружелюбная улыбка. И полное ощущение, что вставать у нее на пути не стоит.

– Здесь есть бар, – говорит она. – Можно сесть, сделать заказ и поболтать.

У нее американское произношение.

– А я думала, у вас будет немецкий акцент, – признаюсь я.

– Я родилась в Кливленде и до двенадцати лет росла в Штатах. Потом отец умер, и мама увезла меня на родину родителей, в Вену. С тех пор я там и живу.

Мы заказываем пиво. Ева меня рассматривает. Какой пронзительный у нее взгляд!

– У вас ко мне много вопросов. И первый наверняка, как я встретила Шанталь.

– Точно, – киваю я, удивленная тем, как быстро она перешла к делу.

– История совсем бесхитростная, случайное знакомство. В Вене, на лекции о начальном этапе психоанализа… так называемый героический период – то, что меня особенно интересует. Шанталь зашла в аудиторию и села неподалеку. Мне понравились ее внешность и манера поведения. Позднее она сказала, что я тоже пришлась ей по вкусу. Обмен взглядами, улыбки. После лекции я пригласила ее попить кофе. Она согласилась, мы пошли в ближайшую кофейню, сели – и проговорили до двух часов ночи.

Ева делает глоток. Она рассказывает о первой встрече и улыбается.

– Шанталь бросила колледж и приехала в Вену усовершенствовать свой немецкий, а еще потому, что интересовалась Фрейдом. В разговоре мы выяснили, что у нас обеих есть еврейские корни. Шанталь спросила, чем я занимаюсь, и я ей рассказала: что я профессиональная госпожа, доминатрикс, что я претворяю в жизнь мужские сексуальные фантазии о доминировании женщин; своего рода психотерапия, зачастую даже более эффективная, чем традиционная. Она страшно заинтересовалась. Я описала, что происходит во время сеансов; Шанталь заявила, что это как постановка спектакля для двоих, где я актриса и режиссер… Так и есть. Спросила, можно ли понаблюдать за сеансом. Я не возражала, но предупредила, что тем самым становишься соучастником спектакля. Шанталь это понимала. «Присутствие наблюдателя усилит эффект», – вот что она сказала тогда.

Ева качает головой.

– Она была удивительной. Умница, с отличной интуицией. Как выяснилось, у нее от природы был талант к эротическому доминированию и врожденные актерские способности; она прекрасно вписалась в мои сеансы.

– Она стала вашей ученицей?

– На следующий же день. И оставалась со мной три года. Я научила ее всему, что знала. Мы работали вместе. И полюбили друг друга. Вам об этом, конечно, известно.

– Да, из писем. Друг мне их перевел. Когда я осознала, насколько они интимны, то страшно удивилась, почему она хранила их между страницами книги.

– Какой именно книги, не помните?

– Фотоальбом. Старые венские кофейни.

– Само собой! – Ева улыбается. – Прекрасное место, ведь мы провели в них столько времени. Кофе и кофейни – радости венской жизни.

– Мне все равно непонятно: почему, распродавая книги, она не вытащила ваши письма?

– Возможно, очень спешила?

– Спешила? Отчего вы так думаете?

– Она была напугана.

У меня перехватывает дыхание.

– И вы знаете причину?

Неужели я, наконец, что-то пойму?

– Она связалась со мной через несколько дней после переезда. Сказала, что поселилась в отеле. Ей было не по себе. Она пробормотала что-то насчет нежелания казаться параноиком. – Ева вздыхает. – Наша работа требует отваги, ведь приходится иметь дело с эксцентрическими фантазиями незнакомых людей. Иногда сеанс что-то высвобождает в клиенте, и следует взрыв. Я показывала Шанталь, как поступать в таких случаях, и она принимала обычные меры предосторожности. Возможно, этого оказалось недостаточно. Я просила объяснить, что происходит, и она сказала, что это связано с фотографией. «Той, люцернской?» – спросила я. «В некотором смысле», – вот что она мне ответила. И пообещала рассказать подробности при встрече. Упомянула, что должна сделать кое-что важное, а потом приедет в Вену; спросила, можно ли у меня остановиться. Я сказала: «Тебе не надо спрашивать разрешения, ты ведь знаешь». Она поблагодарила и пообещала провести со мной несколько недель. «Мы будем гулять по улочкам Вены, как раньше. Мне нужно время, чтобы понять, как жить дальше».