Уильям Байер - Фотография из Люцерна [litres]

– Не думаю, что вы безумны, Тесс. И не думаю, что в одержимости есть что-то плохое.

Я говорю Еве, что хочу понимать Шанталь лучше, чем понимаю сейчас.

– Вы прояснили для меня многое, – говорю я, – однако Шанталь по-прежнему кажется мне загадкой. Я не про повседневную жизнь, а про чувства, эмоции и мысли. Когда я пытаюсь представить себе ее личность, меня словно затягивает внутрь калейдоскопа: каждый раз картинка другая. Возникает множество вопросов.

Что она на самом деле ощущала, проводя сеансы с клиентами? Кроме любовных отношений с вами и дружбы с Рысью и Джошем, кто еще играл в ее жизни важную роль? Были ли у нее любовники? Если да, то кто? Мужчины, женщины, те и другие? Было ли ее стремление заново воссоздать фотографию из Люцерна только желанием повторить произведение искусства – или она тем самым проигрывала свою личную психодраму? И, само собой, последнее – кто ее убил и почему? – Я перевожу дыхание. – Есть кое-что еще, что я намерена включить в свою пьесу: моя собственная одержимость ее одержимостью. Я даже представляю, какой будет первая строчка: «Позвольте рассказать, как я переехала в лофт, который прежде занимала профессиональная доминатрикс…»

– О, мне нравится! – восклицает Ева. – Я бы непременно купила билет на ваше представление.

Я решаю рассказать ей все, что знаю о полицейском расследовании, не делясь, впрочем, характером отношений между мной и Скарпачи.

– Он хороший детектив, очень ответственный. Он стремится найти того, кто убил Шанталь. Полагает, что убийца – один из ее клиентов, работает с подозреваемыми.

– Надеюсь, он найдет, – серьезно говорит Ева. – Не могу думать о том, что убийца останется безнаказанным.

Мы в молчании возвращаемся в отель. В вестибюле Ева поворачивается ко мне.

– Сколько еще вы будете в Нью-Йорке?

– Ночь, день и еще ночь.

– То есть завтра в первой половине дня вы свободны? – Я киваю. – Утром у меня встреча. Полагаю, вам будет интересно поприсутствовать. Человек, с которым я намерена увидеться, имеет очень своеобразную репутацию. Пожалуйста, подождите в баре, я ему сейчас позвоню. Я приду через пару минут и сообщу, согласился ли он.

В баре пусто. Я сажусь, заказываю коньяк, откидываюсь на спинку стула и обдумываю невероятные несколько часов, которые провела с Евой и ее историями. Она поведала мне многое из того, о чем я не знала, дала ключи к пониманию Шанталь и ее навязчивых идей. Эти детали расцветят мою пьесу яркими красками.

В голову приходит поразительная мысль: чем больше я узнаю о Шанталь, тем меньше ее понимаю. И что истинный герой моей пьесы не человек, а история поиска и осмысления.

Теперь я вижу замысел целиком. Огромное пространство, лабиринт, через который я, искатель, поведу за собой публику. Поиск и начнется с люцернской фотографии, и завершится ею. Одна за другой тайны получат свое разъяснение, а вопросы найдут ответы. Однако в конце драматического конфликта все равно останется загадка, загадка женской судьбы.

В бар заходит Ева. Она улыбается.

– Все отлично. Встречаемся здесь, в девять утра. Я заказала автомобиль. Завтра расскажу подробнее.

И вот мы в арендованном лимузине едем в Вудсайд, район Квинса.

– Предстоит встреча с человеком по имени Квентин Сомс, – сообщает Ева, – хотя обычно я таких людей избегаю. В Нью-Йорк я прилетела из-за него. Слышали имя?

Я качаю головой.

– Он называет себя «ниспровергателем Фрейда». Таких много, он просто самый известный. Они считают Фрейда мошенником и помешаны на желании это доказать. Перекапывают книги регистрации старых гостиниц, ищут людей, чьи родственники у него лечились, страшно гордятся, если удается обнаружить хотя бы крошечное пятнышко грязи, даже если это всем давно известно: например, что у Фрейда был роман со свояченицей или в юности гомосексуальная связь с Вильгельмом Флайсом. Но Сомс, он ведет блог, жаждет добыть нечто погорячей. Последнее время его заклинило на мысли, что между Фрейдом и Гитлером существовала связь.

Вся эта ерунда опирается на абсурдное утверждение, что в доме Фрейда висела одна из дрянных акварелей Гитлера. На психоаналитической конференции показывали документальный фильм: якобы они регулярно сталкивались, когда Гитлер совершал дневной моцион, а Фрейд отправлялся за утренней газетой. Сталкивались – и обменивались поклонами.

– На карте Шанталь как раз были пересекающиеся маршруты.

Ева кивает.

– Мы пытались проследить. Если верить воспоминаниям моего отца, Гитлер каким-то образом познакомился с Саломе в течение того года, который она провела в Вене, обучаясь у Фрейда. Они были знакомы настолько близко, что он осмелился подарить ей рисунок эротического содержания. Трудно представить более невероятную пару: знаменитая элегантная интеллектуалка в возрасте пятидесяти одного года и нищий, в обносках, двадцатитрехлетний художник-неудачник. Даже если допустить, что они встретились, то как Гитлеру хватило дерзости подарить респектабельной даме такой рисунок? Казалось бы, совершенно невероятно; однако через много лет, опять же если верить утверждениям отца, ему поручили выкупить рисунок у фрау Лу.

Ева рассказывает мне, что когда Лу стала отрицать наличие у нее такого рисунка, отец понял, что она лжет. И о том, как после ее смерти он нашел рисунок под матрасом психоаналитической кушетки в кабинете. Точно известно: Лу никогда не обсуждала нацистский режим прилюдно, ни разу не произнесла и слова неодобрения. А сразу после ее смерти в дом ворвался отряд штурмовиков, вывез все ее книги и документы и опечатал двери.

– Что они там искали? Вы ведь читали ее биографии, знаете существующие версии – якобы гестаповцев интересовали книги еврейских авторов, письма от Ницше… или, как утверждал мой отец, некий рисунок.

Начинается дождь. Мы проезжаем тоннель, пересекаем Лонг-Айленд, поворачиваем в сторону Нортерн-бульвара. Машина петляет по узким, грязным, мокрым от дождя улицам Вудсайда; за окном мелькают мечеть, синагога, церковь, ирландский паб, тайские, филиппинские, латиноамериканские рестораны.

Ева морщится.

– Исследователи Гитлера отмахивались все до одного, когда я показывала им рисунок. Кто-то, должно быть, упомянул об этом в разговоре с Сомсом. Тот со мной связался, написал, что о подобном рисунке давно ходят слухи… слухи, которые он проследил до Мари Бонапарт, одной из немногих женщин в близком окружении Фрейда. Сомс утверждает, что Бонапарт рассказывала нескольким свидетелям, как однажды Фрейд невзначай обронил, что несколько лет назад Лу показывала ему в высшей степени выразительный эротический рисунок, который ей подарил Гитлер.

Упоминание о Мари Бонапарт попадалось мне в книгах Шанталь. Обладающая несметным состоянием дама была одной из пациенток Фрейда, а затем сама стала психоаналитиком. Именно она помогла Фрейду перебраться с семьей в Великобританию, перевезти все книги и коллекции и заплатила за него гигантский налог, который затребовали нацисты за разрешение на выезд.