Луиза Дженсен - Свидание [litres]

К восьми вечера мои веки налились тяжестью, все, что можно: про заморозки и их последствия для сада, а также про очередного победителя танцевального шоу, – уже сказано, и я заявляю, что иду спать.

– Я рада, что ты в порядке, – говорит Айрис, пожимая мне руку, будто ее слова волшебным образом действительно приведут меня в порядок.

Вместо того чтобы отстраниться, как раньше, я накрываю ладонью ее руку и благодарю за поддержку. Благодарю искренне.

Моей спальни время не коснулось. На обоях выцветшие бирюзовые бабочки. Я так и не обустроила комнату по своему вкусу, как в доме раннего детства, где на шкафу с одеждой к двери были приклеены офисным пластилином плакаты с Аврил Лавин и Кристиной Агилерой. Пришлось в одночасье повзрослеть. Зеркало на туалетном столике – чистое. Я отворачиваю его к стене, избегая собственного отражения. Айрис, наверно, вытирает здесь пыль. Бренуэлл вытягивается в изножье кровати, опуская нос на лапы.

Я сажусь по-турецки и гуглю в телефоне недавние случаи бегства с места аварии, но ничего не нахожу. Тогда ищу просто «автомобильные аварии» и опять не нахожу. Кровь на машине, кровь на перчатках. Кровь у меня на руках. Что я сделала? Голова пульсирует от боли. Закидываю в рот очередную обезболивающую таблетку. Сегодня я с радостью встречу затуманенность сознания, которую вызывает кодеин. Натягиваю пижаму и забираюсь под холодную простыню. Кровать привычно скрипит, я проваливаюсь в старый, жесткий матрас. Дрожу от холода, поворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к груди, жалея, что рядом нет Мэтта, который бы теплыми ногами отогрел мои ледяные ступни. Бренуэлл меняет позу, и матрас проседает еще больше. Жаждая уюта, я почти разрешаю себе вообразить, что это мама сидит на краю постели и открывает книжку с моими любимыми сказками.

«Жили-были…» – начинала она, и я чувствовала, как внутри закипает приятное волнение.

Меня завораживали потерянные туфельки, кареты из тыквы, прялки и отравленные яблоки. Я прижимала руки к груди, удовлетворенно вздыхала, когда лягушка превращалась в прекрасную принцессу, и молитвенно соединяла ладони, когда просыпалась Спящая красавица. Хватала маму за руку, когда Белоснежка погружалась в сон без сновидений, будто у сказки бывает плохой конец. Затем я уютно сворачивалась под пуховым одеялом, чистенькая, словно младенец только что из ванны.

– Расскажи, как ты встретила папу, – просила я.

Вместо того чтобы поморщиться («опять? сколько можно?!»), мамино лицо озарялось.

– Мы с подружками пришли после школы в кафетерий. И тут входит твой папа. Я никогда раньше его не видела, но он встал рядом у стойки и…

– Какая была погода? – перебивала я, не желая упустить ни малейшей подробности.

Я помнила эту историю наизусть.

– Лило как из ведра. С его волос капала вода, от ног на полу натекла лужица.

Я откидывалась на спинку, успокоенная знакомыми деталями.

– Какой серый день, – сказал он. – Вот если бы улыбнулась красивая девушка, настроение у меня поднялось бы. Вы ради меня не улыбнетесь?

– А ты что? – спрашивала я, хотя отлично знала ответ.

– Я сказала: «Это будет стоить вам бананового коктейля». Я никогда раньше не разговаривала так дерзко, но в нем что-то такое было. Я просто не могла оторвать глаз.

– И он купил тебе коктейль?

Мы обе прилежно играли свою роль.

– Купил. А потом мы разговорились, и он спросил: «Кроме того, Марша, что вы красавица, чем еще занимаетесь?» Я ответила, что мне только шестнадцать и я готовлюсь к школьным экзаменам. «А мне восемнадцать. Если хотите после школы постоянную работу с полной занятостью, можете взять на себя заботу обо мне». А я сказала…

– Мам!

– Да, извини. Он вытер большим пальцем у меня со щеки ресницу, и я поняла, просто поняла, что он – тот единственный. «С чего вы взяли, что я захочу о вас заботиться?» – «Простите, я думал, вы верите в любовь с первого взгляда, или…»

– «…мне снова пройти мимо?» – хором говорили мы с мамой.

Вот чего я хотела! Той любви, той привычности, уверенности. Я думала, что все это есть у меня с Мэттом. Что он заботится обо мне, как папа – о маме. Теперь, конечно, все изменилось. Я больше не верю в «жили долго и счастливо», в то же время не перестаю страстно этого желать…

И, словно в ответ на мои мысли, на экране телефона высвечивается имя Мэтта. Телефон, вибрируя, скользит по тумбочке.

– Здравствуй, – осторожно отвечаю я.

– Привет.

Внутри шевелится надежда. У него тот же голос, абсолютно тот же. Вспоминаю его лицо в день свадьбы, когда он улыбался мне сверху вниз, а над нашими головами сыпалось разноцветное конфетти. Слышу счастливые возгласы родных. «И в горе, и в радости».

– Все думаю про нашу последнюю встречу. Даже не поговорили нормально. Я тогда совсем растерялся… Как ты?

– Хорошо.

Отвечаю то, что он от меня ждет. То, что он, по-моему, хочет услышать. Мэтт ни на секунду не убежден.

– Неправда.

– Да, неправда, – вздыхаю я.

Хочется рассказать ему о перчатках и крови на бампере. Я ничего не помню про субботу, но все равно не верю, чтобы кому-то что-то сделала плохое. И Мэтт бы не поверил. Он, бывало, закатывал глаза, когда я ловила пауков в гостиной, осторожно смахивая их в стакан и вынося в сад. Но есть внутри и другой, темный, голос, который шепчет: А что, если все-таки сделала? Я не могу втягивать в это мужа, хотя сама не знаю, во что «в это». Я одна.

Отныне и во веки веков.

– Я нашла шоколадный апельсин. Спасибо.

– А, ерунда… – отмахивается он, хотя мы оба знаем, что не ерунда. – Ты ужинала?

– Нет.

– Тебе, наверно, еще плохо. Все время думаю, что´ с тобой случилось. Ты ничего не вспомнила?

В болезни и в здравии.

– Ничего.

Молчим.

Слушаю шелест его дыхания на том конце, вдох-выдох. Кладу голову на подушку и представляю, что я у него на груди и его пальцы играют с моими волосами.

– Эли…

Одно слово. Всего одно слово, пронизанное теплотой.

– Прости меня!

Таким нежным он не был давным-давно.

– Ты не виноват, – говорю я, не зная, извиняется ли он за настоящее или прошлое.

– Я могу помочь?

Подмывает сказать: «Можешь, и еще как. Объясни, почему не захотел спасти наш брак. Почему дал мне уйти». Вместо этого я прошу его поговорить со мной. О чем угодно. Включаю громкую связь и кладу телефон около уха на подушку. Закрываю глаза и слушаю его голос. Вспоминаем, как принесли от заводчика крошечного Бренуэлла. Как его лапы разъезжались на ламинате и он мчался по коридору, как Бэмби на коньках. Удивление у него на морде, когда он первый раз увидел траву. Недоумение у дверей на веранду. Как он тыкал лапой в стеклянную дверь, по наружной стороне которой ползла божья коровка. В конце концов я погружаюсь в дремоту. Последнее, что помню, – Мэтт желает спокойной ночи.