Луиза Дженсен - Свидание [litres]

– Превосходно. Отдых пойдет вам на пользу. Я очень за вас волнуюсь.

– Благодарю. – Тихонько двигаюсь в сторону дороги. – Мне пора.

Прячу лицо, чтобы он не увидел, как быстро сходит с моих губ улыбка. Уже выхожу из сада, когда он окликает:

– Мэтт оставил запасной ключ. Если очень нужно, могу дать.

– Здо ´рово, спасибо! – отвечаю я, не колеблясь ни секунды, и добавляю как можно равнодушнее: – Это, можно сказать, вопрос жизни и смерти.

На сей раз улыбаюсь абсолютно искренне.

Захожу и снимаю туфли на коврике; не из чистоплотности – боюсь, что меня услышат. В доме как-то странно пахнет. Затхло, нерадостно. Или, быть может, это мне нерадостно. И все-таки совсем не похоже на Крисси и ее любовь к приятным запахам. Чувствую легкое облегчение – она еще не поставила свою печать на доме, который я до сих пор считаю моим. Как-то раз, через два дня после переезда к ней, мы с Бренуэллом вернулись с прогулки по пляжу. Его мохнатая шерсть была влажной и соленой. Крисси приоткрыла окна, и я внезапно поняла, как неприятна вонь мокрой собаки, если ты не привык к животным. На следующий день во всех розетках появились освежители, которые регулярно с легким шипением выбрасывали в воздух аромат ванили. И все равно она закрывала нос рукавом, когда Бренуэлл во время обеда давал свой коронный залп. «Типичный мужик!» Я тогда подумала, как неуютно ей делить с кем-то личное пространство. Только я не подозревала, что она уже покушается на то, что принадлежит мне.

По левую руку – гостиная. Толкаю дверь. Секунду она не поддается, и мое сердце подпрыгивает в груди, потому что я немедленно воображаю, что Крисси подпирает ее с той стороны. Однако дверь просто затормозил густой ворс ковра, коричневого – мы его выбрали, чтобы маскировать грязные следы собачьих лап и пятна, которые посадят наши будущие дети. Часы над камином громко тикают в тишине. Забавно, пока я тут жила, совсем не замечала этого звука. Черный блестящий кофейный столик, который мы купили в ИКЕА, покрыт толстым слоем неухоженности, как будто комнатой не пользуются. Не заметно никаких следов там, куда закидывает ноги Мэтт, когда после обеда плюхается на диван; раньше я бы устроилась рядом. Или они не вылезают из койки?

Мы никогда особенно не копили вещи. Мэтту важнее гаджеты, чем подушки, а у меня стремление к вещам тесно ассоциируется с папиным арестом. Однако беглый осмотр показывает: кое-что все же исчезло. Нет фотографии в тяжелой серебряной рамке, на которой мы, как трофей, держим перед объективом двухмесячного Бренуэлла. Вполне естественно, что Мэтт избавляется от напоминаний о жене, которая ему больше не нужна. И все равно больно.

Выйдя опять в коридор, направляюсь мимо туалета прямо в кухню. Крючки над плитой, на которых висели чугунные сковороды, опустели. Так же, как и буфет, в котором раньше хранились зеленые бокалы с нашего медового месяца. На столах чисто, аккуратно. Совсем не похоже на Мэтта. Для него прибраться – значит свалить все на стол около посудомойки и понадеяться, что кто-нибудь другой – я то есть – с этим разберется. Хотя я несправедлива. Когда-то мы стояли бок о бок, вместе резали и жарили овощи, болтали о том, как прошел день.

Надо сосредоточиться.

Где Крисси?

Открываю кухонные шкафчики, как будто она сейчас оттуда выпрыгнет. На самом деле просто тяну время. Шторы в спальне задернуты неспроста – чтобы спрятать кого-то, кто хочет спрятаться.

Здравый смысл подсказывает скорее отсюда убраться. Достаточно вспомнить, на какие ухищрения пошли Мэтт и Крисси, насколько они непредсказуемы и опасны. Синяки на руке, шишка на голове. Кто знает, на что еще они способны? Уже направляюсь к выходу, но вспоминаю душную допросную в участке, жужжание прибора, записывающего мои ответы на лающие вопросы констебля Хантера, и понимаю, что не могу уйти. Нога застывает на нижней ступеньке, пальцы хватаются за перила. Опять поднимаюсь, ступая как можно легче. Любой шум половицы в тишине усиливается. Жду, что вот-вот скрипнет дверь спальни и на меня бросится Крисси. Но ничего не происходит.

К моему удивлению, на площадке второго этажа до сих пор висят свадебные фотографии. Вот мы ставим подписи; вот режем торт, в который ненадежно воткнуты фигурки из глазури: невеста в пышном свадебном платье и жених с цилиндром на макушке. На мгновение я разрешаю себе потосковать по Мэтту. Мы были чем-то прочным, хорошим. Соединившись, превратились вместе в нечто новое и лучшее, чем порознь.

Гляжу на спонтанный снимок, на котором Мэтт шепчет что-то мне на ухо. Я смеюсь, откинув голову. Жаль, не помню, что он сказал. Скорее всего, что-нибудь неприличное. Мои светлые волосы, сияющие под ярким летним солнцем, усыпаны конфетти. Светлые, как у Крисси. По крайнем мере, он последователен… У меня в руках букет желтых роз. Сентиментальность мгновенно улетучивается. Понравилось свидание, сука? Наверно, Мэтт нарочно выбрал карточку с изображением желтых роз для тех цветов на пороге. И как я раньше обо всем не догадалась?

Разозлившись, решительно делаю последние три шага до спальни и прижимаюсь ухом к двери, представляя, как Крисси делает то же самое с другой стороны. Не слышу никакого движения или дыхания. Ничего, кроме слабого шума, такого же, как в ракушке, которую во время медового месяца Мэтт приложил мне к уху. Шум волн, горячий песок, обжигающий ноги.

Поднимаю липкую от пота руку и медленно толкаю дверь.

Вскрикиваю при виде того, во что превратилась спальня.

Наша спальня. Непостижимо, что когда-то я считала ее своим надежным пристанищем, любила. Здесь страшный бардак. Пол уставлен картонными коробками. Я рывком отдергиваю шторы. Пылинки, кружась, опускаются вниз, точно радуются дневному свету.

Что происходит?

«Я тут убираюсь», – написал Мэтт, когда предлагал зеленые бокалы.

Но это не просто уборка. Коробки набиты его одеждой, вещами с чердака. Здесь даже наша облезлая новогодняя елка. Каждый год, оборачивая дождиком лысые ветки, мы клялись, что в сезон распродаж купим новую, однако руки так и не дошли. Гирлянда из маленьких тыкв, которую вешали на крыльце в Хэллоуин.

Он переезжает. Уезжает. Трещина в моем сердце делается чуточку длиннее, когда я бегло проверяю оставшиеся коробки, смотрю, что он забирает, а что выбросил, как выбросил меня. Так вот, значит, какой у них план: посадить меня за убийство, которое я не совершала, и сбежать? Куда? За границу? Вспоминаю о Крисси и напряженно окидываю взглядом комнату. Где она?

За окном ревет мотоцикл. Кажется, что он совсем рядом. Делаю шаг к встроенному гардеробу с дверцами во всю стену и представляю, как Крисси стоит там с ножом или пистолетом. Воображение несется галопом, и скоро я убеждаю себя, что отделена от верной смерти лишь тонкой панелью шкафа. Несмотря на это, делаю еще шаг, берусь за ручку, набираю в легкие воздух и открываю. Пусто. Металлические плечики – и больше ничего.