Камилла Гребе - Оцепенение

– Вовсе нет. Они продаются на «Амазоне» и даже приносят доход. Я заказала один. Посмотрим, что там. Нельзя исключать, что стихотворение написано Игорем.

– Я бы не стал ставить на это, – говорю я, открываю окно полностью и закуриваю. Делаю глубокую затяжку.

Малин пялится на меня во все глаза, но молчит. Мы сворачиваем к Урмбергу.

Дорога ужасная. Вся в плохо заделанных рытвинах, напоминая джинсы в заплатах – любимый прикид моих одноклассников в гимназии.

Сам я такие даже в детстве ни за что бы не надел.

Косуля перебегает дорогу в пятидесяти метрах от нас. Малин резко тормозит. Я тушу сигарету, выбрасываю и жду, что Малин снова прибавит скорости. Но вместо этого она съезжает на обочину. Пальцы судорожно сжимают руль. Взгляд прикован к сосне.

– Я этого не выдержу, – шепчет она.

– Все будет хорошо.

Она качает головой.

– Нет, не будет.

– Мне повести? – спрашиваю я, мне уже стыдно, что я заставил ее поехать со мной.

Малин качает головой и заводит мотор.

Лес становится все гуще, дорога уже и темнее. Она рассекает ельник, как река горную долину.

Проверяю телефон: Афсанех не писала.

Когда я сказал, что буду работать вечером, она не разозлилась, только хмыкнула в ответ, будто соглашаясь с чем-то. Возможно, она вообще меня не слушала.

Она так изменилась, и я не знаю, радоваться мне или волноваться.

К Урмбергу мы подъезжаем около восьми. Солнце уже село, но небо все еще золотисто-бирюзовое, как на картинах эпохи рококо.

На этом сходство с искусством восемнадцатого века заканчивается.

Зелень, конечно, украшает деревню. Но та кучка домов, которые называют центром, такие же уродливые, какими я их помню.

Мы проезжаем старый магазин, который использовали в качестве импровизированного участка во время расследования, и я отмечаю, что там идет ремонт. Перед зданием стоят бетономешалка и несколько мешков со строительным мусором. А над окнами новая вывеска.

– «Продукты от Хассана», – читаю я. – Вот это да!

Малин молчит.

Мы проезжаем церковь. Темная и пустынная, она высится над полем, как памятник лучшим временам, когда деревня процветала. Теперь земля вокруг церкви поросла травой и терновником. Штукатурка облупилась, обнажив кирпичные раны.

Дорога к дому Берит Сунд такая плохая, что приходится ехать очень медленно.

Дорога плохо пережила зиму. Появилось много новых рытвин, нарушился слив, край обвалился в канаву.

Наконец показывается домик Берит.

В окнах приветственно горит свет, из трубы к светлому небу поднимается белый дым.

Мы паркуемся и выходим из машины.

– Значит, Берит Сунд is still going strong [3] Все еще жива и здорова (англ.). , – отмечает Малин.

Берит пожилая дама. Живет в этих местах уже целую вечность. Работала в коммуне, в социальном фонде, а теперь вот заботится о Ханне. Полагаю, она одновременно друг, сиделка и прислуга.

– Судя по всему, – отвечаю я.

– Не худший способ доживать последние дни, – говорит Малин, обводя взглядом красный домик.

Она уже не такая бледная. Видно, что она рада, что мы не столкнулись со знакомыми.

На подстриженной лужайке – плодовые деревья. Вокруг дома клумба с кошачьей мятой и штокрозами, готовыми в любой момент раскрыться. Пахнет дымом и сладким ароматом цветущего жасмина.

Берит открывает по первому стуку.

На ней бесформенное цветастое платье, похожее на те, что моя бабушка называла домашними, на ногах – вязаные носки. Челка зачесана набок и заколота детской заколкой с блестящей звездой, переливающейся в свете лампы. Лицо в глубоких морщинах.

За ней стоит Йоппе, опустив голову и мотая хвостом из стороны в сторону.

Берит расплывается в улыбке и бросается нас обнимать.

– Манфред! Сколько лет, сколько зим?

Она кажется худее, чем раньше, словно часть нее растаяла вместе со снегом.

– Моя дорогая, как я рада тебя видеть, – приветствует она Малин.

Кладет руку на ее живот.

– И поздравляю! Какой приятный сюрприз! Не стойте в дверях. Проходите, проходите!

В доме все по-прежнему: одежда аккуратно развешена на крючках на стене, обувь стройным рядком стоит на полке, пеларгонии на окнах такие же вялые, как и зимой.

Слышно, как в кухне потрескивает пламя в камине.

Мы снимаем обувь и проходим за Берит на кухню, где за столом сидит Ханне.

Она поднимается, чтобы нас поприветствовать. Улыбается.

Выглядит она потрясающе.

Рыжие волосы отросли и еще больше поседели, и, может, руки стали тоньше, но в остальном она та же прежняя Ханне. Она берет мои руки в свои и сжимает.

– Я скучала по тебе , – выдыхает Ханне.

– Я тоже.

Потом Ханне обнимает меня и не отпускает меня так долго, что я начинаю чувствовать себя неловко.

Наконец она поворачивается к Малин.

– Ханне, – протягивает она руку.

Малин смотрит на меня, потом пожимает протянутую руку:

– Малин Брундин, мы уже встречались. Мы работали вместе над расследованием в Урмберге.

– Простите, – смущается Ханне, – я, должно быть, забыла.

– Ничего страшного.

Мы садимся.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Не жалуюсь, – улыбается Ханне. – Как Афсанех и Надя?

Мне становится трудно дышать. Я рассказывал Ханне, что случилось с Надей, но она забыла.

Берит нервничает.

– Мы с тобой говорили об этом, Ханне, – бормочет она. – С Надей произошел несчастный случай. Она в больнице.

– Ой! – зажимает рот рукой Ханне. – Прости меня.

– Не переживай, – отвечаю я, натянуто улыбаясь.

– Это серьезно? – спрашивает Ханне, не убирая руку от лица.

Поколебавшись, отвечаю:

– Надеюсь, что нет.

Ханне молчит, опустив глаза.

Берит тем временем пытается разрядить обстановку и разливает кофе из своего старенького цветастого чайничка из фарфора, подает домашнее печенье и болтает о погоде, давая Ханне возможность прийти в себя.

– Я пойду выгуляю Йоппе, – сообщает Берит, поправляя заколку, и, прихрамывая, выходит из кухни. Вслед за ней хромает ее собака.

Мы беседуем с Ханне об Урмберге. О старом магазине, в котором идет ремонт. О Джейке, который к всеобщему удивлению выиграл в конкурсе рассказов и его произведение напечатала одна из крупнейших газет страны.

Обсуждаем мы и долгую зиму, которая чуть не отняла жизнь у пожилой пары, чей дом занесло снегом, и, будучи не в силах дойти до дровяного сарая, они топили камин мебелью.

Постепенно мы приближаемся к цели нашего визита. Ханне уже успокоилась и смотрит прямо на нас. За ее спокойным достоинством чувствуется удовлетворение от того, что мы приехали в Урмберг, чтобы посоветоваться с ней.

– Но вы приехали сюда не сплетничать о соседях, так ведь? – спрашивает она.

– Нет, – признаюсь я.

– Тогда рассказывайте!