Валентина Назарова - Девушка с плеером

Не скажу, что я была оверачивером, но мне нравилось считать себя сообразительной, хорошо организованной и с головой на плечах. От меня никто не ждал безумств. Только успехов и побед. Я тусила с правильными людьми, путешествовала, никогда не проваливала экзамены, получала от жизни удовольствие. Самой большой моей проблемой стал выбор темы для дипломной работы.

Это было в конце марта, прямо перед тем, как все разъехались на пасхальные каникулы. Я не большой любитель студенческих баров — они наводят тоску, но в тот день девочки из моей группы по маркетинговому анализу предложили пойти выпить в пабе у нас в кампусе. Внутри было шумно и людно, я заказала какой‐то разноцветный коктейль и медленно пила его через трубочку. Из колонок играла «Love Spreads» The Stone Roses. Потом у меня зазвонил телефон, и я, скрываясь от галдящей толпы, вышла на улицу. Всего на пару минут. Кто‐то ошибся номером. Потом я вернулась обратно к стойке. Было восемь вечера.

Это последнее, что я помню. Я открыла глаза и обнаружила, что нахожусь в своей комнате в общежитии. Привычным движением я потянулась за телефоном, чтобы посмотреть, который час, и проверить обновления в соцсетях. Я всегда держала его на тумбочке возле изголовья. Но сейчас его там не было. Как и самой тумбочки. Я села в кровати и огляделась. Комната была точной копией моей, только в ней не было ничего моего. Приподняв краешек занавески, я увидела, что и вид из окна совсем другой: на парковку и улицу, а не во двор. Я оказалась в другом крыле кампуса. Я оглядела себя. Свитер был наизнанку. Платье расстегнуто сбоку. Легинсы и сумочка валялись на полу. Я потерла лицо руками и медленно встала. Собрала с пола вещи, надела кеды на босу ногу и вышла в холл. Коридор был пустым и гулким — все уехали на каникулы.

Знобило и очень хотелось пить. Я зашла на кухню и пила из‐под крана, пока не почувствовала, что не могу проглотить больше ни капли. Все было похоже на сон или фильм, я будто наблюдала за собой откуда‐то со стороны. Воздух был густым и зеленоватым, как морская вода. Дойдя до своей комнаты, я заперлась изнутри и разделась догола. На теле не было ни синяков, ни царапин, только какой‐то незнакомый запах в волосах.

Был полдень. Значит, я потеряла примерно шестнадцать часов. Я встала под душ и открыла воду. Потихоньку подкручивала горячий кран, пока ванная не заполнилась густым паром. Потом я опустилась на пол и осталась сидеть так, обняв колени, пока не перестала дрожать.

Судя по симптомам, мне в коктейль подмешали какую‐то дрянь. А потом увели куда‐то и делали со мной что‐то, чего я никогда не вспомню. Я потеряла шестнадцать часов своей жизни. История в телефоне была чиста — я никому не звонила и не отправляла сообщений, ничего не постила и не фотографировала. Меня тоже никто не искал. Я забралась под одеяло с головой и включила музыку.

Так прошло две недели. Все уехали на каникулы, мне никто не писал, не звонил, не напоминал о той ночи. В первый день семестра я нашла себе комнату в квартире, которую снимала недалеко от кампуса моя знакомая американка с факультета журналистики, и переехала туда. Сама мысль о том, чтобы находиться в общежитии, вызывала рвотный позыв.

Подумать только, чья‐то чужая воля разом превратила меня в жертву, в предмет, в резиновую куклу из чужих фантазий. Абсолютно беспомощную и беззащитную. Это жутко. Я не могу перестать думать об этом ни на минуту последние несколько месяцев.

Не знаю, насиловали меня или нет. И не хочу знать. Я просто купила таблетку для экстренных случаев и сдала анализы через несколько недель. Все было в порядке. Я запретила себе возвращаться к той ночи. Это оказалось легко, ведь все мои мысли внезапно стали заняты тобой.

Теперь, уверена, ты понимаешь цепочку моих умозаключений. Я исчезла на целых шестнадцать часов, и никто не заметил моего отсутствия, не поднял тревоги. Когда я осторожно спросила у девочек, как прошел вечер, они только выразили сожаление, что я так рано ушла домой, да еще и не попрощалась. Никто из них не видел, как я уходила.

В следующий раз, когда я пришла в бар в кампусе при свете дня, я сразу обратила внимание на камеры: они были повсюду — у входа, над баром, возле танцпола. Наверное, если бы со мной случилось что‐то плохое, кто‐нибудь просмотрел бы записи. Как твою последнюю запись с остановки в Ноутоне: ты стоишь, ветер развевает волосы. Проезжает автобус, он закрывает камеру всего на секунду, а тебя уже нет.

Ведь с тобой могло произойти то же самое — бар, незнакомец с рогипнолом, нерадивые друзья. Я потеряла шестнадцать часов. За это время можно отправить человека очень далеко.

За три часа можно вывезти человека из страны, еще за двенадцать — переместить в любую точку Европы. Я могла проснуться в подвале какого‐нибудь опрятного дома в пригороде, в собачьей клетке, в подпольном борделе, который рекламируют в дарквебе. Потом, спустя несколько недель голода, побоев и изнасилований, я бы сломалась. Ты бы сломалась. Кто угодно бы сломался. Или умер.

Я прокручиваю в голове события, предшествовавшие твоему исчезновению. Ты вышла из дому с маленьким рюкзачком, дошла до автобусной остановки и пропала навсегда. А потом, тринадцатого июля, ты включила телефон в графстве Кент, откуда уходят корабли и поезда в Европу. Может быть, тебе удалось пронести мобильный с собой и ты хотела попросить о помощи?

У меня есть три теории. Первую я уже изложила: тебя похитили торговцы живым товаром. В год этот бизнес приносит больше тридцати миллиардов долларов. Я читала истории выживших. В какой‐то момент я начала рассказывать всю свою жизнь от третьего лица. Получалось что‐то типа: в тот день она решила пойти в студенческий бар, и больше ее никто не видел. Если я права, кто‐то втерся к тебе в доверие, что‐нибудь пообещал и обманул. Скорее всего, ты уже мертва. А если нет, то я даже не знаю, что хуже.

Свою вторую теорию я сформулировала во время одной из бесконечных бессонных ночей за просмотром документальных фильмов из серии «Самые громкие нераскрытые преступления». Как завороженная, я слушала рассказы усатых детективов в кожаных пиджаках о том, что сказали им улики и как подозреваемые завирались на допросах. А еще там показывали настоящие фотографии и вырезки из газет — это самое интересное. Среди выцветших фото маленьких девочек, домов, огороженных полицейской лентой, и улыбающихся запекшейся кровью черных орхидей я увидела один заголовок, который особенно взбудоражил меня.

Никто не знает, как ее звали и в каком году она умерла; это могло случиться когда угодно, с семидесятых до конца нулевых, тело было замуровано почти без воздуха, и мнения судмедэкспертов расходились. На ней было голубое платье и синий лифчик; ее обнаружили в развалинах дома в Манчестере, в Энджел-Мидоу, когда какая‐то корпорация решила снести подчистую район трущоб и выстроить на его месте гигантский блестящий небоскреб. Ее никто не искал, за ней никто не пришел. Полиция воссоздала ее лицо по строению черепа, и это была не ты. Но вдруг ты тоже лежишь в подвале какого‐нибудь дома, как в рассказах Эдгара По?