Сюзанна Джонс - Предвестник землетрясения

Вторым его любимым предметом была вода. Он отправлялся на берег моря и разувался, чтобы пошлепать босиком по воде. Тэйдзи никогда до конца не верил ни в воду, ни в дым, полностью уверенный, что если он их сфотографирует, на снимке они не появятся. Снимал пальцы своих ног сквозь рябь на воде, ожидая увидеть на фото одни лишь пальцы. Как только снимки были проявлены, он опрометью летел в лабораторию, чтобы забрать их. Потом нес к морю, чтобы сравнить картинку с реальностью. Порой не мог решить, где образ, а где реальность. Понимал, что вынужден будет снимать и снимать, пока не найдет ответ. Скоро он забыл о вулканическом острове, хотя тот всегда был на месте, курясь дымом, изрыгая его вовне, к небесам.

Когда Тэйдзи было четырнадцать, отец скончался. Сын с матерью перебрались в Токио, где брат матери заправлял лапшичной. Мать начала там работать, а Тэйдзи помогал по выходным. Он был изящен, но силен и оказался полезным в переноске ящиков с доставленными продуктами, подъеме мебели для мытья полов. Но без моря он не находил покоя и частенько отправлялся к Токийскому заливу. Днем вода была серой, а ночью черной. Блуждал в коридорах из бетона и неона, сбитый с толку громадностью зданий, множеством людей. Город тек, как густая грязная вода, но ее источника Тэйдзи найти не мог. Ходил по улицам днем и ночью в надежде запечатлеть ответ своим аппаратом. В семнадцать он бросил среднюю школу и пошел работать на полный день в лапшичную. С матерью и дядей он почти не разговаривал, но трудился усердно, и никто на него не сетовал. Потом умерла мать.

Такова история, поведанная мне Тэйдзи другой темной ночью, малость приукрашенная мной самой. Многим он не делился. Скучал ли он по матери? Наверное. Коробки в его комнате содержали фотографии всей его жизни. Но он никогда не показывал их мне, и теперь, когда я наконец набралась дерзости тайком заглянуть в эти сундуки с сокровищами, я планировала поискать кое-что еще. Я не видела снимков, повествующих о детстве.

Такие вот истории у меня в голове. Кто может сказать, откуда я их взяла? Поначалу их было довольно — он был чудотворной статуей, найденной мной в Синдзюку, и он был безупречен, — но теперь я хотела большего. Зияла лакуна в многие годы. Я хотела видеть фотографии, открыть коробки.

Разумеется, как только идея засядет в голове, избавиться от нее уже невозможно. Я знала, что все равно увижу снимки, так что решила избавить себя от мучительных часов или недель и сделать это тотчас же. Минут через двадцать после ухода Тэйдзи я навострила лыжи в его квартиру. Он держал запасной ключ в трещине стены рядом с передней дверью. Выудив его, я вошла.

И устремилась прямиком к коробкам. Я психовала. В каком-то смысле его комната принадлежала и мне — я знала каждый закуток и щель, каждую выщербинку и каждое пятнышко, но в остальных отношениях это была запретная территория. Под картонными клапанами были конверты и папки, набитые снимками, сложенные опрятными стопками. В первой коробке содержались снимки его детства. В данный момент я была в них не очень заинтересована. Закрыла коробку и отодвинула ее обратно к стене. Содержимое другой коробки представляло собой хронику его жизни с момента прибытия в Токио. Сверху были снимки, на которых он запечатлел меня. Мне представилось, что на дне лежат его давние сокровища, его последние дни в средней школе, первые дни в ресторанчике. Я зарылась в средний пласт. Я не хотела знать о его прибытии сюда. Мне хотелось знать о промежуточных токийских годах, годах до встречи с Люси.

Там были своеобычные снимки воды, тротуарные сценки, вокзалы и тоннели. А потом я нашла то, что, наверное, искала — фото молодой женщины. Она смотрела в объектив сквозь окно автобуса. У нее было мягкое круглое лицо, глубоко посаженные глаза и ровно подстриженные волосы, доходившие до подбородка. Она выглядела так, будто могла быть прелестной, но взирала в камеру усталыми сердитыми глазами. Была ли она возлюбленной Тэйдзи, прежде чем он нашел меня?

Были и другие снимки. Я отслеживала ее по ним в обратном направлении, пока не нашла первый. И была захвачена увиденным. Она была на подмостках. Должно быть, фото было сделано из задних рядов театра, потому что она была лишь маленькой фигуркой в свете софитов. На ней солдатский мундир и ружье за плечом. Рот разинут в безмолвном крике. Сцена маленькая, и она единственный актер. Стены театра черные. Интересно, как Тэйдзи там оказался? Пошел, потому что был знаком с ней или потому что хотел посмотреть пьесу и тут-то наткнулся на нее? Он никогда не упоминал о каком-либо интересе к театру, но если бы он встретил ее прежде, должны были иметься более ранние фотографии. Но до солдата ничегошеньки, только несколько фоток мужчины в лапшичной, натянуто улыбающегося в объектив влажными покрасневшими глазами.

Я снова проследила ее вперед во времени. Было еще несколько снимков, сделанных в театрах. Она в разных костюмах, но лицо разобрать трудно. Были и другие фото: кофейни, парки, берег реки, вечеринки. Пролистывая их, я увидела, что снимков в образе актрисы все меньше и меньше и все больше ее на вечеринках, сидящей на истоптанном татами или на кровати. От снимка к снимку ее лицо становилось все полнее и бледнее. Потом пошли одни вечеринки. Взгляд стал печальным, потом еще печальнее. Облегающая одежда измята и запятнана. Последняя фотография, которую мне удалось увидеть, показывала женщину, лежащую ничком на тротуаре, повернув голову в сторону. Уголки рта приподняты. То ли скривилась, то ли улыбнулась, непонятно. Какого черта она делала? Должно быть, была пьяна.

— Это личное.

Голос Тэйдзи был лишен всякого выражения. Он вошел в комнату совершенно бесшумно — или я была слишком увлечена, чтобы услышать, — и стоял у меня за спиной.

Ответить мне было нечего. Я попалась с поличным. Могла лишь сказать, что сожалею, но на самом деле ни капельки не сожалела, что смотрела, сожалела лишь, что попалась. Встала, но поглядеть в лицо Тэйдзи не могла.

— Я знаю. Мне не следовало смотреть.

— У нас ни единого посетителя, так что меня отпустили на вечер. Я собирался тебе звонить.

— Теперь незачем, — развела я руками.

— Да. Незачем.

Он зашел ко мне спереди, заглянув в мои глаза.

Я подумала, что сама все обломала. Несколько секунд он хранил молчание. Теперь, увидев эту женщину, актрису, я увидела его в новом свете. Глаза казались темнее, волосы гуще, кости проступали более отчетливо. Словно он вдруг оказался в фокусе камеры. Я уставилась на него, ожидая слов.

— Давай останемся. А?

Одной ногой он отпихнул открытую коробку в угол комнаты. Потянул меня на кровать и сел рядом. С выражением печали на лице взял меня за подбородок и поглядел на меня. По-моему, ему было не по себе оттого, что он поймал меня с поличным. Наверное, он осерчал, но притом и жалел меня. Он следил за мной не одну минуту. Не знаю, что он высматривал, но меня тревожило то, что он мог увидеть.