Катажина Бонда - Очкарик

— А это? — Она указала на тату на левой руке рецепциониста, которое открывалось каждый раз, когда он менял скорость. Это было изображение «фаланги», так называемой «руки с мечом», символа радикалов.

— Да так. — Он впопыхах натянул рукав. — Ошибки молодости.

Саша более внимательно присмотрелась к парню. Волосы сострижены почти под ноль. Сам он был довольно мускулист, хотя скорее миниатюрен. За ухом у него был еще один значок. Она только сейчас его заметила.

— Это тоже? — Она указала на число 88.

Он не ответил, но через пару секунд остановил машину, хотя до «Тишины» оставалось еще пару сотен метров.

— Наверное, будет лучше, если я не стану афишировать знакомство с вами.

— Премного благодарна, — выдавила Саша и, не спуская с него глаз, ждала, пока он развернется на дороге.

Потом она взяла телефон и записала номера машины. Ей было очень хорошо известно, какое значение имела «Фаланга» для националистов. Так же как и число 88. «Н» это восьмая буква алфавита. Значение аббревиатуры целиком было тоже прозрачно. Heil Hitler.

«Паника среди хайнувских националистов. Не так давно мы сообщили в прокуратуру о публикации на сайте „Национальная Хайнувка“ фотографий людей, использующих запрещенную фашистскую символику. Молодые люди носят нашивки с гестаповским символом Totenkopf, принимают участие в маршах имени Бурого, человека, который совершил множество преступлений из националистических соображений, убивал „врагов народа“, даже младенцев. В Хайнувке до сих пор живут люди, родственников которых убил Бурый и его банда.

В условиях военного времени солдаты подпольной армии прикалывали себе значки Totenkopf с буквами СВО (Смерть Врагам Отчизны), призывая таким образом к уничтожению врага. Но ничто не оправдывает ношения нацистской символики молодыми, дезориентированными людьми в 2014 году, в мирное время.

Полиция выполняет свои обязанности, допрашивая людей, которые убедили детей в том, что ношение гестаповских знаков-символов вполне допустимо. Это вызвало большой резонанс.

Меня же с трибуны сейма назвали представителем „левых“. Дорогие господа националисты, я не являюсь политическим деятелем в принципе, так же как и никоим образом не причисляю себя к „левым“, но я знаю, что ношение нацистской символики и эпатажные посты на сайте „Национальная Хайнувка“ вроде „Бурый должен вырезать всех белорусов. Жаль, что не уничтожил оставшихся валенков“ — это абсолютное зло. И я сделаю все, чтобы ответственные за это люди понесли соответствующее наказание.

В Хайнувке долгие годы в мире и согласии жили поляки и белорусы, ровно до тех пор, пока группа польских псевдопатриотов не начала мутить воду и призывать к войне на фоне национализма. И никакие депутатские интерпелляции не изменят того, что то, что вы делаете, — это зло в чистом виде. Белорусы обладают таким же правом жить на этой земле, как и поляки».

Ася сложила газету вчетверо, чтобы отец не пропустил эту статью, и быстрым, решительным движением положила ее на стол именно в тот момент, когда мать собиралась поставить перед ним обед. Петручук поднял глаза над очками и с укоризной посмотрел на дочь.

— Я пошла на пикет, — сказала Ася и развернулась к выходу. В коридоре она сняла с вешалки черную косуху и повязала на шею бандану.

— Вернись! — крикнул отец, но дочь не отреагировала.

Мать тут же ретировалась с тарелками на кухню. Отец вышел из-за стола и в тапках направился к двери. Девочка уже бежала вниз по лестнице.

— Ася!

Она даже не обернулась. Уже снизу, открывая велосипедный замок, крикнула:

— Люди вооружаются! Я не собираюсь спокойно смотреть на то, как коммунисты замалчивают такие дела!

— Кто наговорил тебе таких глупостей?!

— Глупостей? Прочитай тот бред, и поймешь. Спрашиваешь, кто? Ты мне наговорил. Бог, честь, отчизна. Это твои слова. Жаль, что только слова.

Петручук смягчился.

— Доченька, давай поговорим.

— Некогда уже разговаривать, папа. Скоро будет война. Увидишь.

В этот момент отец с ужасом отметил, что Ася возилась вовсе не с велосипедом. Она вытащила из угла огромный транспарант и забросила его себе на плечи, словно рыцарь меч в ножнах. Вскоре в подъезд вбежали еще двое подростков. Они были в толстовках с капюшоном и широких штанах с мотней. Издалека их можно было бы принять за хипхоповцев.

— Не волнуйтесь! — Один из них наклонился и помахал отцу девушки. — Ася будет с нами. Ни один волос с ее головы не упадет.

Петручук узнал пацана из вооруженного отряда Крайнува, одного из его фронтменов. Теперь уже не было никаких сомнений, что Ася в опасности. Если она на самом деле пойдет с националистами на сборище, то неприятности будут у всей семьи. Он повернулся к жене и наткнулся на ее враждебный взгляд. Она направила на него указательный палец.

— Ты сам подстрекал ее. Теперь вот получи, — прошипела она.

— Одевайся!

Он бросил ей плащ. Женщина впопыхах накинула его на домашний халат и выбежала из дому в тапках.

— Если ты не уговоришь ее по-хорошему, то я уволоку ее оттуда силой, — кудахтал он, когда они садились в машину. — А потом я положу ее на колено и раз и навсегда выбью из ее головы эту войнушку.

Палатку для определения дактилоскопических следов с помощью паров цианоакрилового клея поставили около часа назад. Вокруг сновали полицейские и команда техников-криминалистов из областного управления. Перед рыночной площадью были запаркованы исключительно до блеска начищенные авто. Большинство регистрационных номеров указывало на подразделения МВД.

Доман засел в одной из пустующих лавок и устроил там штаб. В павильон были доставлены пластиковые стулья, и Доманьский, словно перед трибуналом, рапортовал об уже произведенных действиях прокурору и своему непосредственному начальнику. Время от времени раздавались восклицания или враждебные реплики.

Романовская с трудом держалась на ногах. Мигрень усиливалась, глаз дергался. Она чувствовала, что вот-вот начнутся спазмы желудка. Причиной всему было хроническое недосыпание. Но она не решилась попросить хотя бы час свободного времени, чтобы поехать домой прилечь. Кристина то и дело приветствовала очередных сотрудников из области, многие из которых впервые были в этих местах. Она, как могла, старалась произвести положительное впечатление. Говорили, что сам пан комендант из области прибудет осмотреть место происшествия. Для нее это означало «быть или не быть», и она на самом деле боялась представить, чем все это закончится.

Базар уже опустел. Полицейские заграждения передвинули до самой улицы, чтобы ни один посторонний не мог даже приблизиться к месту трагедии. Людей с камерами было больше, чем во времена предвыборной кампании Квасьневского, когда он приезжал сюда в расчете на электорат.