Давид Лагеркранц - Девушка, которая должна умереть

Только на Санкт-Паульсгатан он понял, в чем дело. На площади не хватало одной фигуры, еще неделю назад неподвижно, словно медитирующий буддистский монах, сидевшей на куске картона возле статуи. Этот мужчина в объемной голубой куртке и с обветренным морщинистым лицом давно стал для Блумквиста частью городского пейзажа, и именно поэтому до сих пор оставался незамеченным. Исчезнув из действительности, он всплыл из глубин подсознания, постепенно, деталь за деталью, воскрешавшего его облик. Микаэль уже припоминал черные пятна на щеках, потрескавшиеся губы и спокойные, полные достоинства черты, так не соответствующие его жалкому положению. Как можно было его забыть? Ответа на этот вопрос Блумквист не знал.

Были времена, когда каждый нищий смотрелся как открытая рана на теле города. Теперь же и пятидесяти метров невозможно было пройти, не встретив какого-нибудь бедолагу, клянчащего пару крон. Они были везде – мужчины и женщины, – на тротуарах и у дверей магазинов, на помойках, площадях, в переходах метро… Обездоленный Стокгольм вырос, и люди сами не заметили, как смирились с этим. Такова горькая правда.

Нищих стало больше, когда стокгольмцы перестали иметь при себе большие наличные деньги и, подобно жителям других больших городов, научились отворачивать глаза. Да и сам Микаэль больше не чувствовал вины, повстречав попрошайку. Скорее, что-то вроде меланхолии, связанной даже не с конкретным человеком, а с внезапным осознанием быстротечности времени и переменчивости жизни, протекающей где-то мимо нас и совершенно без нашего участия.

Вход в кафе-бар загораживал неловко припарковавшийся грузовик, а внутри, как всегда, было слишком людно. Микаэль этого не любил, тем не менее вежливо поздоровался, заказал двойной эспрессо и тост с лисичками, сел к окну, выходящему на Санкт-Паульсгатан, и погрузился в свои мысли.

Вскоре он почувствовал на своем плече чью-то руку. Это была Софи – в зеленом платье, с распущенными волосами и улыбкой на губах. Она заказала чай с молоком и бутылку «Перрье». Затем поднесла к лицу Блумквиста мобильник.

– Это флирт или забота о подчиненных?

Увидев на дисплее смайлик в виде красного сердечка, Микаэль покачал головой.

– Просто мои неуклюжие пальцы.

– Ответ неверный.

– Тогда – забота о подчиненных, распоряжение Эрики.

– Опять неверно, но уже лучше.

– Как семья?

– Матери семейства каникулы всегда кажутся слишком длинными. Дети все время требуют развлечений.

– Как давно вы здесь живете?

– Уже пять месяцев, а ты?

– Сотни лет.

Она рассмеялась.

– Очень давно, я имел в виду. Когда живешь так долго в одном месте, многое перестаешь замечать. Просто передвигаешься по городу, как лунатик.

– Ты имеешь в виду себя?

– Конечно. У вас, новоселов, взгляд более цепкий.

– Возможно.

– Не помнишь нищего с Мариаторгет, в такой объемной голубой куртке? У него еще было черное пятно на лице…

Софи грустно улыбнулась.

– Как же, прекрасно помню.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что его трудно забыть.

– У меня это получилось.

Взгляд Софи сделался удивленным.

– Что ты имеешь в виду?

– Я видел его десятки раз и ни разу не заметил. И только после смерти он стал для меня существовать.

– Так он умер?

– Да, вчера мне звонила врач судмедэкспертизы.

– С какой стати?

– Надеялась, что я помогу с опознанием. У него в кармане обнаружилась бумажка с моим номером.

– И ты помог?

Микаэль вздохнул.

– Нет.

– Но он, похоже, заинтересовал тебя, этот бедняга.

– Возможно.

Софи отпила чая. Некоторое время оба молчали.

– Он напал на Катрин Линдос неделю тому назад.

– Правда?

– Вел себя как безумный. Я стояла в сторонке, на Сведенборгсгатан.

– Что ему от нее было нужно?

Софи пожала плечами.

– Наверное, видел ее по телевизору.

Катрин Линдос время от времени мелькала на телеэкране. Она была журналистом консервативного толка и принимала участие в дебатах о законах и правопорядке, дисциплине и школьном образовании. Миловидная, подтянутая женщина, всегда элегантно одетая и с простой прической. Микаэль находил ее образ слишком строгим и лишенным фантазии. Время от времени она критиковала его в «Свенска дагбладет».

– Так как он себя вел? – спросил Блумквист.

– Вцепился ей в рукав и кричал.

– Что кричал?

– Не помню. Но при этом он размахивал какой-то веткой или палкой. Катрин после этого долго не могла успокоиться. Я помогала ей вывести пятно с пиджака.

– Должно быть, оно сильно ее расстроило.

Микаэль произнес это без тени иронии, но Софи все равно не поверила.

– Она никогда не нравилась тебе, ведь так?

– Ну, почему… С ней всё в порядке. Разве что слишком правый уклон, на мой вкус, и вообще…

– Фрёкен Совершенство, ты хотел сказать?

– Этого я не говорил.

– Но подумал. Знал бы ты, сколько грязи выливают на нее в Сети… Этакая фифа из высшего общества, которая только и знает, что прогуливаться по Лунсбергу да задирать нос перед простыми людьми… Кому придет в голову поинтересоваться, каково ей приходится на самом деле?

– О… только не мне.

Тут Софи разозлилась не на шутку – Микаэль так и не понял, из-за чего.

– Ну, так я тебе расскажу…

– Сделай одолжение.

– Катрин выросла в Гётеборге, в семье наркоманов. Героин, ЛСД – ее родители не слезали с иглы… представляешь, что творилось у них дома? И эта… классическая манера – часть ее борьбы, понимаешь? Она – борец. Бунтарь, в своем роде.

– Интересно.

– Я знаю, ты считаешь Катрин слишком консервативной, но… весь этот нью-эйдж, все эти хиппи давно ей поперек горла. Она положила все силы на борьбу с дерьмом, в котором выросла, и, как личность, гораздо интересней, чем кажется многим.

– Вы подруги?

– Мы подруги.

– Спасибо, Софи. Я попробую взглянуть на Катрин другими глазами.

– Что-то не верится.

Софи рассмеялась, словно пытаясь обратить бестактность в шутку, а потом спросила Блумквиста, как продвигается его репортаж. Он ответил, что поздравлять пока не с чем. Похоже, дело застопорилось в русском направлении.

– И что же твои надежные источники?

– Источники ничего не понимают, я – тем более.

– Тогда, может, имеет смысл съездить в Санкт-Петербург? Навести на месте справки об этой фабрике троллей, как она там теперь называется…

– «Нью-Эйдженси-Хаус», – подсказал Блумквист.

– «Нью-Эйдженси-Хаус»… что-то вроде штаб-квартиры?

– За закрытыми дверями, насколько я понимаю.

– Микаэль Блумквист – известный пессимист.

Он и сам все понимал, но уж больно не хотелось ехать в Петербург. Город и без него кишел журналистами, и никто из них понятия не имел, кто стоит за фабрикой троллей и насколько в этом деле замешаны правительство и секретные службы. Блумквист устал. От новостей в целом и событий в мире политики, развивающихся в самом нежелательном направлении. Поэтому допил кофе и спросил Софи, что там с ее репортажем.