Кристофер Йейтс - Мельничная дорога

– Ты уверена?

– Абсолютно. В ней, наверное, Пэтч. Что ему здесь понадобилось?

Детектив пропустил сельский грузовик, съехал на обочину и резко вывернул руль, готовясь развернуться, но задержался у края пыльного сада, заметив еще один стоявший автомобиль.

– Ха, узнаешь? – Он показал на черный «Мерседес».

– Это что, Мэтью?

– Номера на всякий случай откладываются у меня в голове. – Маккласки посмотрел в сторону ушедшей за горизонт голубой машины. – Приходили еще сообщения от мужа?

– Много. Только я их не открывала.

– Тогда прочитай сейчас.

Пит, ты ведь не помнишь тот последний раз, когда пришел ко мне в тюрьму. За несколько дней до этого, патрулируя Свангамы, ты получил по рации сообщение о незаконно разожженном костре. Увидев дым, углубился в лес, погасил огонь, но к тому времени, когда оказался на месте, нарушители уже сбежали. На этой маленькой поляне ты раньше никогда не был и, доложив по рации о своих действиях, огляделся. А когда понял, где очутился, закрыл глаза и несколько минут молился за Ханну.

Потом рассказывал мне, что плакал. Я спросил, молился ли ты и за меня, а ты покачал головой. Там – нет. Вообще за тебя молился, но не в том месте. Прощение теперь касается только меня и Бога. И добавил, что, когда стоял на той поляне и представлял, какую боль испытала Ханна, понял, что больше не должен навещать меня. Всемилостивейшее сердце Всевышнего способно меня простить, ты же – нет. Прощение больше не в твоей власти.

С тех пор мы не встречались два десятилетия. Полгода назад, надеясь найти тебя в том же доме, я приехал в Росборн. А явился туда вот почему: встретил еще одного человека, кроме тебя, с кем хотел бы соединить жизнь. И, подумывая о браке с ним в Массачусетсе, надеялся получить твое благословение. Этот человек – Эндрю, уверен, он бы тебе понравился, рассмешил бы тебя. Хотя, наверное, была еще одна причина, почему мне захотелось повидать тебя, а по поводу матримониальных дел я себя, скорее всего, обманывал и желал не твоего благословения, а прощения. С какого-то момента стал думать о тебе как об отце.

Около дома я заметил на фасаде вывеску: «Продается». Вышедший проверить свой почтовый ящик сосед сообщил мне, что ты уехал жить к своему брату Бобу в Нью-Палц, и я направился туда. Не представлял, как поведет себя Боб, когда откроет мне дверь, и сказал, что мы были с тобой когда-то друзьями. По негативной реакции брата я заключил, что он понял, что я имел в виду. Боб предупредил, в каком ты состоянии, и пригласил в дом. Ты вспомнил мое имя и улыбнулся. В следующие несколько месяцев я восемь или девять раз приезжал повидаться с тобой. Боб говорил, что ты радовался моему появлению, а я замечал, как твое присутствие в доме осложняет его семейную жизнь. И он с огромным облегчением встретил мое предложение ухаживать за тобой до конца твоих дней.

Теперь же, когда твой разум совершенно отвернулся от мира, уже не имеет значения, простил ты меня или нет.

Жаль, что я не написал это письмо двадцать три года назад. А ведь хотел. Лишь первой страницы набралось несколько черновиков. Но, с одной стороны, я был зол на тебя за то, что ты молился за Ханну, а не за меня, с другой – боялся, что вся правда причинит тебе боль. Понимал, что будешь себя осуждать за все, что случилось, винить за то, что не стал со мной общаться, когда я вышел из тюрьмы, проклинать себя за то, что сдружился со мной и любил меня.

А теперь моя исповедь слишком краткая и запоздалая. Хотя одно то, что я излагаю это на бумаге, приносит утешение.

И вот тебе конец, Пит, последняя часть письма, которое я никогда не отошлю.

Восемнадцатое августа 1982 года. Поляна. Все правда.

Ханна постоянно вела себя так, словно недавно у нас не было долгих доверительных часов в пещере. Нет, ей не требовалось лезть вон из кожи, чтобы держать Хитрюгу в неведении, но я решил подыграть.

Мы постреляли по банкам из-под содовой, проинспектировали крепость – валы во многих местах разваливались и нуждались в ремонте. Хитрюга старался держаться так, будто присутствие девчонки его нисколько не трогало. Минут через двадцать я от него избавился, отправив искать оленя. По-моему, он испытал облегчение.

Когда Хитрюга ушел, Ханна, оставшись со мной наедине, разволновалась, но ее нервозность представлялась мне частью игры. Я размышлял, до какого предела сумею довести ее.

– Помнишь, Ханна, – начал я, – мой рассказ о Гудини? Ты тогда решила, что это интересная забава.

– М-м-м…

– Давай поиграем?

– То есть ты меня свяжешь, а я должна сбежать?

– Ты не должна никуда сбегать, если только не захочешь.

Ханна пожала плечами. Давай. Только привязывай так, чтобы было нетрудно освободиться.

Я пошел достать из-под брезента веревку, а когда вернулся, увидел, что Ханна привалилась спиной к поваленному дереву, на котором мы, играя в тир, выстраивали банки из-под содовой. Я связал ей лодыжки, затем она протянула мне запястья.

– Не так, заведи за спину, – велел я. Стянул веревку не туго, опасаясь сделать ей больно, однако проследил, чтобы узлы не развязались.

– Что теперь? – спросила Ханна.

– Попробуй освободиться.

Она принялась корчиться у поваленного ствола и, дергая веревку, хихикала. Помню, на ней были темно-синие джинсы и красная футболка с изображением рожка с мороженым на груди. Глядя, как Ханна извивается, я пришел в возбуждение.

– Слишком туго завязал, Мэтью, – пожаловалась она. – Поможешь?

– Конечно, – кивнул я. – Но за это полагается штраф.

– Какой?

– Тебе придется поцеловать меня.

– Ладно. – Ханна закатила глаза, и на сей раз ее голос не соответствовал мимике.

Я приблизился. У Ханны сделалось такое выражение лица, словно она в школе на уроке физкультуры и готовится выполнить особенно сложное упражнение. А когда нагнулся к ней, Ханна закрыла глаза.

Я крепко поцеловал ее.

Через несколько секунд она отстранилась, и я улыбнулся. Ханна моргнула. Я опустился на колени, чтобы освободить ей лодыжки, и провел ладонью по внутренней стороне бедер. И прежде чем снова поднялся на ноги, почувствовал, как Ханна затрепетала.

– Это все, что ты заслужила за половину поцелуя. Тебе дается еще одна попытка. – Я указал на ее ступни.

Она подергала ногами. Веревка уже достаточно ослабела, но Ханна пыталась продеть кроссовки задниками в петлю.

– Дай знать, если тебе опять потребуется помощь, – произнес я. – Получишь, но, естественно, не задаром.

Ханна подняла голову и спросила:

– Сколько на сей раз?

– Я хочу посмотреть.

– Что именно?

– Ты знаешь что. А если хочешь, покажу мое.

Ханна нерешительно кивнула.

– Хорошо. Только ты первый.

Я расстегнул пуговицу, затем «молнию», опустил брюки и трусы не очень низко, но достаточно. И наслаждался выражением лица Ханны, когда она поводила взглядом сверху вниз и снизу вверх.