Александр Куприн - Бармен из Шереметьево

— …Она ему отрезает, и он ест! Я терплю, терплю, не выдержу и говорю: «Наденька! Ведь за этот сервелат мне в столе заказов унижаться пришлось! Ведь сервелат вообще не едят ТАК». А она молчит, отрезает и смотрит, как он дальше ест. Она резала сервелат, как мое сердце! Он жует, а она смотрит на него так, как на меня не смотрела никогда…

— Так, может, они из Ленинграда? Может, у нее родители от голода померли?

— Какой на хер Ленинград?! Из Винницы она…

Фима так и живет в Киеве — в 90-ые собирался эмигрировать, да передумал, а сейчас поздно — под восемьдесят уж… куда ж тут ехать-то?

Ему уже прилично за 60, но он хочет, чтобы все называли его Шурик. В Кишиневе он заведовал какой-то базой.

— В Союзе у меня было ВСЕ! — зажмурившись от удовольствия, говорит Шурик.

Странным образом в это короткое предложение он вмещает целую гамму красок — слово «Союз» у него выходит уважительно и с придыханием, а короткое «все» получается на удивление массивным, весомым. Шурик победно смотрит на меня, ожидая расспросов, но я такая мерзкая крыса, что всегда найдет, где укусить:

— И загранпаспорт был?

Шурик кипятится и многословно доказывает мне преимущества отдыха в Ялте, затем опять сбивается на свою базу, но я уже убрал звук и вижу только шевелящийся рот. Вдруг он резко добавляет громкость и, как сквозь вату, пробивается:

— Синьку! Завезли синьку! А ты представляешь, что такое синька? Да, блин, цыгане меня на руках носили! Бельцы, сороки… вся шерсть цыганская ко мне стянулась.

Я с тоской смотрю по сторонам и понимаю, что, приди я минут на 15 раньше, — можно было сесть вон там, где три веселых тетки все время хохочут… Эх-эх…

Ну нет на Земле места, приятней Лос-Анджелеса субботним утром после ночного дождя. Воздух чист, свеж и прохладен. Трафик вменяем, население настроено благостно — улыбается и частично машет руками.

— Ну ты готов к суперболу? — спрашивает меня кассирша с круто закрученными ресницами.

— Да не смотрю я этот ваш футбол, — отмахиваюсь я.

— Ламар!!! Лама-а-ар!!! — в притворном ужасе кричит она. Бодрой утренней рысью прибегает атлетический Ламар. Он тоже негр, но светлокожий. Упустить такое преимущество он не мог и плотно покрыл себя замысловатыми татуировками. Ламар резво закидывает мои покупки в пакет и выдвигает смелое предположение:

— Да он, наверное, за Falcons болеет!

— You’re trippin, [21] Да ты гонишь. ( англ .) — отвечает кассирша, все смеются, а я выхожу допивать кофе на паркинг.

И вас с добрым утром!

Когда-то очень давно я купил дом, собаку и дом для собаки. Этот последний дом был сделан из толстого пластика в виде перевернутого чана. Собака очень любила свою недвижимость и все время там сидела — только башка торчала. Каждое утро, завидев меня с кофе, она громко и радостно барабанила хвостом по внутренним стенкам будки — только гул стоял.

Так я выяснил, что меня собака тоже любит. А иначе зачем бы ей лупить хвостом — ведь кормлю я ее только вечером! Потом будку завил плющ и удары стали тише. Потом собака состарилась и нужно было прислушиваться — машет ли она там, внутри, хвостом? А потом она начала слепнуть и иногда меня не замечала вовсе. Через 17 лет собака померла. Я по-прежнему пью по утрам кофе.

Тихо во дворе…

Лет с десять назад на какой-то party я случайно разговорился с приятным евреем-англичанином из Barclays Bank . Он работал с компанией Сергея Каузова, того, что на Кристине Онассис женился, кажется, в 1978 году. Так вот, этот англичанин рассказал, что в 90-ых без всяких видимых причин он внезапно впал в глубокую депрессию. Не было никаких предупреждающих «звоночков», не случилось никаких жизненных трагедий — все были живы, богаты, здоровы. Он никогда не употреблял наркоты или сильнодействующих препаратов. Вообще ничего. И вдруг — бац! — и он уже не хочет вставать утром из кровати. Отворачивается к стенке. Отказывается общаться с друзьями и родственниками. Потом появились назойливые мысли о самоубийстве. Кто-то посоветовал ему отвлечься, путешествуя по горячим точкам. Он принял этот совет и в составе волонтерской миссии отбыл в Дагестан.

На одном из блокпостов машину гуманитариев тормознули и бородатый человек начал задавать ему вопросы, но англичанин онемел от жути и только мычал. Тогда бородатый, прислонив банкира к мешкам с песком, поднес автомат к его левому уху и выпустил в воздух очередь. После чего незамедлительно засунул горячий ствол в рот задержанному. Во рту зашипело.

Что было дальше и как он оттуда выбрался, англичанин не рассказал.

— Этот кислый запах сгоревшего пороха теперь всегда со мной, — горько пожаловался он.

— Ну а депрессия? Мысли о самоубийстве?

— Да вот точно в ту секунду, когда я ощутил во рту горячий ствол, депрессия меня навсегда покинула, — грустно улыбнулся банкир.

— Так ты бы запатентовал этот способ.

— I’ll think about it, — неуверенно ответил подданный Ее Величества и отошел, явно теряя интерес к разговору.

Два сморщенных, неважно одетых старика сидят передо мной — уж такое досталось место за длинным столом. Они осторожно цепляют вилкой рыбку, оставляя без внимания разнообразные деликатесы — видно, не все уже можно кушать, а может, просто не знают всех этих разносолов. Между собой не разговаривают — наверное, старая обида, но часто повторяют, обращаясь почему-то ко мне:

— Какая потеря! Какой человек ушел!..

От вин отказываются, пьют глоточками водку и хвалят. Вот они как по команде опустили руки в карманы, пошуршали там, чтоб не показывать пачку — не светить дешевку, вынули каждый по сигарете и ушли со всей толпой на крыльцо курить.

— А-а… ты ж не куришь, — подошел Жора.

— Жорик! Что за персонажи?

— Ветераны наши. Нельзя не позвать. Этот в пиджаке — Женя Краснодарский… а может, Красноярский — запамятовал я… стыдно, вообще-то. У него рак вроде нашли — меня попросили бабла подсобрать на лечение, а второго уж не помню по имени — он сейфы ломал в шестидесятых. Мало на воле был совсем, но в зоне жуть какой авторитет имел! Взаместо судьи выступал. Он, кстати, классический законник — ни дома не имел, ни бабы, ни детей. Строгий. Очень строгий, — повторил Жорик, словно речь шла о завуче младших классов. — Последний, наверное. Да как же, блин, зовут-то его?..

— А чего они не разговаривают между собой?

— Меряются авторитетами прошлого века, — засмеялся Жора, — пусть накатят немного. Заговорят. Но ты молчи лучше — выщелкнут твое ментовство, даже если ты тире или запятую произнесешь.

Удивительное это слово — «рак». Звучит как навсегда ломающаяся сухая ветка…