Ким Онсу - Планировщики [litres]

– Почему это я похож на тебя?

– Но вот что мне действительно хотелось бы знать, так это кто из нас больше похож на Старого Енота. Как ты думаешь? Я или ты?

Он или Хан. Кто больше похож? Рэсэн опустил револьвер. Усмехнулся.

– Тогда как тебе сейчас мое лицо? – спросил он.

Хан перестал смеяться. Раздался выстрел. Рэсэн опустил голову: в его животе зияла рана. Рэсэн коснулся раны пальцем. Кровь была черной. Наверное, пуля прошла сквозь печень. Рэсэн хотел повернуться в ту сторону, откуда прилетела пуля, но тут вторая пробила его легкое. В голове вдруг раздалось журчание текущей воды. Холодной воды, пробирающейся меж валунами. В его памяти журчание всегда было связано с холодом. Но теперь подумалось, что холод – это не так уж и плохо. Стану камнем в этой речке, или мхом на камне, или бабочкой, присевшей на камень.

Рэсэн опустился на колени. И послал в пустоту только ему свойственную усмешку.

Раз в году я покидаю дом, жену и на несколько месяцев уединяюсь в лесу. Как и прежде, я не могу писать, когда рядом жена и кошка. Может, оттого что дома слишком покойно? Там меня не тревожат звуки внешнего мира, рядом с женой я шучу, смеюсь и дурачусь. “Ты настоящий ребенок”, – говорит она мне. “Сама ты ребенок”, – бормочу я и отправляюсь в этот тихий лес, приют оленей и бурундуков.

Когда опускается темнота, я включаю лампу у окна, за которым сияет луна, сажусь за письменный стол. И начинаю писать истории. Иногда я выхожу из дома и брожу меж деревьев, отбрасывающих в лунном свете таинственные тени. Мне нравится суровая неприветливость этого леса, не призванного даровать утешение скорбным душам. Деревья, члены этой прекрасной лесной семьи, шелестом своим, всем обликом тихо нашептывают мне, уставшему и вечно к чему-то стремящемуся: “Послушай нас, какая нужда в стремлении, зачем кем-то быть?” Шепчут они, что быть самим собой, быть здесь и сейчас – этого вполне достаточно. Шелестят, что если разнообразие видов – это замысел Божий, то нет нужды стремиться делать то, что делают другие, или думать так, как думают другие. Вот тут мы все просто стоим, и ты постой с нами, просто постой…

И я просто стоял, и я стал частью этого чуґдного леса. Я молчу в нем, гуляю в нем, смотрю в нем на ночное небо и вспоминаю ушедшее. Вспоминаю тех, кто остался, и тех, кто ушел, вспоминаю счастливые времена и дни боли. И плачу. Когда я плачу, совсем один, в этом волшебном лесу, где в темноте мириадами любопытных глаза сияют светлячки, меня охватывает ощущение, что я особенный. Раз этот волшебный лес принял меня к себе, то, может, простил меня и полюбил меня снова. И я начинаю ясно видеть и то, что следует стряхнуть с себя, и то, чего я должен крепко держаться. В этом лесу ко мне приходит раскаяние за ложь самому себе, лес заставляет меня увидеть себя таким, какой есть, понять людей, которых я почему-то ненавидел. И это хорошо. Тут я снова смогу, пока не пришел мой смертный час, видеть твое лицо…

Я больше не верю, что добро и зло различаются, не верю в жесткую справедливость и очевидные истины. Я не верю свету мудрости, что окрашивает все в один цвет, не верю в дихотомию, не верю в острую, как нож, критику, не верю в эффектные афоризмы. Мне чужды любые ярлыки, что творят из кого-то законченного злодея. Все, кого я встречал в жизни, прятали в себе множество ликов, их точно не меньше, чем звезд во Вселенной, я не верю в то, что существует какая-то лакмусовая бумажка, которую можно приложить к человеку и понять, что он из себя представляет.

Человек слишком сложное и загадочное существо, как само мироздание. Все, кого я встречал, были сложны, и все, кого мне предстоит встретить, тоже будут полны загадок. А ведь так легко пройти мимо этой сложности и загадочности. В молодости я был горазд на необдуманные заявления, я критиковал, злился, ненавидел. И верил, что я-то прав.

Вот суровые деревья в этом лесу не склонны к категоричным заявлениям. Они не отворачиваются от тебя, не извращают и не искажают суть себе в угоду. Но они способны соединять сложное в нечто цельное. Этот лес не распахивает приветливо свои ворота, потому что он никогда не закрывал их. Отсюда и его суровость.

И снова ночь, я выключаю ноутбук. И привычно брожу по лесу. В такие часы я начинаю понимать тех, кто предпочитает одиночество, начинаю понимать, как это – любить, не отказываясь от одиночества. Я начинаю понимать, что у меня есть талант любить и есть талант тосковать по тому, кого люблю. Наверное, это все мои таланты. Но, возможно, их достаточно, чтобы писать истории. Когда-то я узнал, что, придумывая историю, ты постигаешь человека, я и сейчас так считаю. И я верю, что лучший способ понять человека – просто любить его. А теперь я знаю еще и то, что литература – это не ловкое жонглирование иронией, не погружение в словесные эксперименты, не оригинальность, это просто любовь к человеку. И хорошо. Этим знанием я обязан лесу. И у меня все еще достает сил для любви. И хорошо. Правда хорошо.

И этого достаточно. Бродя по лесу, надо еще больше окунаться в одиночество.

Традиционные маски деревни Хахве (провинция Южная Кёнсандо), в которых совершаются танцевальные представления в масках. – Здесь и далее примеч. перев. и ред.

В одном долларе примерно 1200 южнокорейских вон, то есть речь идет о сумме примерно в 400 долларов.

Разноцветные бусины, оставшиеся в пепле после кремации Будды, его ближайших учеников, великих комментаторов Учения Будды, выдающихся буддийских лам и прочих важных людей в буддизме.

Корейский принц-регент, с 1863 по 1873 г. правил Кореей вместо малолетнего сына, отличался непредсказуемостью своих действий.

Традиционный корейский алкогольный напиток крепостью от 20 до 40 градусов в зависимости от марки; сочжу производят из картофеля или злаковых, вкус сладковатый.

Фильм (1983) японского режиссера Сёхэя Имамуры.

Регулируемый процесс программируемой клеточной гибели.

Дорогая глазурированная керамика, чаще всего серовато-зеленоватого оттенка, изобретена в Китае, но особого расцвета производство достигло в Корее в XII–XIII веках.

Чжугэ Лян (181–234) – китайский полководец и государственный деятель эпохи Троецарствия Китая, за удачливость и хитрость его прозвали Невидимый Дракон. Популярнейший персонаж знаменитой эпопеи “Троецарствие”, повествующей о соперничестве нескольких претендентов на престол в начале III века, когда на руинах империи Хань возникли три самостоятельных царства. Стал олицетворением идеального китайского полководца – человека не только отчаянно храброго, но способного подчинить ремесло воина моральным принципам и духовной утонченности.