Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

***

Оказывается, не так уж это и больно. Зато выглядит весьма убедительно. Если сейчас я не сдохну, то спасу себе жизнь. Вот такой вот дурацкий парадокс.

Особенно эффектно получается, когда я сплёвываю кровь. Очень по-киношному смотрится. Глядите: Тьфу.

Мерзость! И вы только полюбуйтесь на эту лужицу! Снова абрис кита, чтоб его! Забавно даже. Может, кто-нибудь из вас в курсе, что это значит?

Наверное, ни хрена это не значит.

Интересно, я умираю или нет? Я ведь никогда до этого не умирал. Кто его знает, как оно там на самом деле происходит. Вот сижу я сейчас здесь, весь такой живой, с гвоздём в теле, чувствую себя относительно хорошо, не вижу никаких тоннелей с ярким светом в конце, а потом: раз – и помер.

Блин, надо было читать медицинскую литературу вместо бесполезных буниных и иже с ними.

В одном из бараков парень жил один. Разумеется, раб, как и я. Сидел он всего ничего: правил игры ещё не выучил.

Ему говорят: «ты петух», он отвечает: «дальше что?» Ему говорят: «ты обиженный», он в ответ: «ты повторяешься, говори, чего тебе надо». Его спрашивают: «сосать будешь?» «Пошёл на хрен», – бросает тот гневно и получает ногой в голову. Всего один раз. Вообще-то эти сволочи за подобные слова забивают до полусмерти, а иногда (вернее – частенько) и до смерти, но в тот раз, видимо, не очень-то хотелось ублюдкам отмороженным заморачиваться.

К чему я это всё.

Через пару минут мой приятель уже пил чай как ни в чём не бывало. А вечером умер. Впал в кому и умер.

Эх, да чего там! В конце концов, ведь вы держите в руках не детективный роман. Незачем закручивать интригу. Скажу прямо: я тоже умру. Сегодня. Через пару часов. И знаете, я буду этого хотеть.

А теперь немного о хорошем… кхе-кхе… тьфу…

На нашей планете стало на одну тварь меньше. Не в прямом смысле конечно. Но можете мне поверить, для него все кончено. Я говорю о том тупом садисте, в рожу которого я сегодня плеснул мочой. Вы бы видели его глаза, когда он всё понял. Когда он увидел в моей руке пластмассовую баночку для анализов, которую я спёр из санчасти… Клянусь, клянусь вам, друзья, он отдал бы всё на свете за то, чтобы в баночке оказалась серная кислота вместо мочи! Сдирая кожу с лица, он был бы счастлив.

Ну уж нет, приятель. То была моча. Самая настоящая. Свежая. С резким характерным запахом и солоноватая на вкус. И это видели по меньшей мере человек сто. Отвертеться а-ля «не попал» или «это был яблочный сок» не получится.

Зря смеётесь. Чем выше у человека статус в тюремной иерархии, тем более нелепые встречаются порой отмазки.

В прошлом году к нам привезли молодого раба. Спартак – по силе духа. Клинический идиот – в своей наивности. «Какое вы имеете право, – кричал он, – заставлять нас ходить в полуприседе, мыть полы, бить и оскорблять нас, унижать и… насиловать!» Тут он, как правило, получал пиздюлей по полной программе, ибо такого поклёпа никто терпеть не станет. «Кто это тут кого насилует?!», «Кого ты в нас увидел, а?!», «Хуй давно снят с вооружения. Подставлять жопу – добровольный выбор каждого петуха!» «Двойные стандарты! – кричал Спартак. – Мы все равны в этом месте!» Здесь его опять обрабатывали чем придётся (ногами, в основном), потому что, ну в самом деле, это уже ни в какие ворота! Недочеловек сравнивает себя с порядочными арестантами. Раб с патрициями. Его сложно было сломить. Последствий он не боялся. Его били не только чужие, но и свои. Рабы не любят строптивых рабов: своим поведением такие, как он, угрожают шаткому благополучию остальных. Спартак давал отпор, его били ещё сильнее.

Однажды трое блатных в очередной раз объясняли ему, что он не прав, подкрепляя свои аргументы ударами ногами. Зажатый в угол раб – к тому моменту не столь сильный духом, каким был полгода назад – от отчаяния и ненависти применил единственно доступное ему оружие против тех садистов: свою слюну. Она «ядовита», наша слюна. Попадая на кожу порядочного арестанта, она отнимает у него жизнь. Ту, относительно нормальную жизнь, которой может жить в тюрьме человек, оставаясь равным всем остальным заключённым. Она опасней ножа, вируса Эбола, альфа-излучения, цианида. Страшнее самой смерти. Эта слюна обращает человека в раба.

Помимо горе-Пугачёва и тех, в кого он плевался, всё происходящее видел ещё один человек, обыкновенный работяга. Он ещё даже не успел переварить масштабы случившегося, как ему уже объяснили, что ничего не произошло. Раб промахнулся. Или даже вовсе не плевался, а только хотел, но тут же схватил по зубам. А если мужичок вздумает растрепать хоть кому-нибудь о том, что произошло тут в действительности, его попросту объявят интриганом (такое вот слово), а, как известно, «интриган – хуже пидораса». «Куда уж хуже», – подумал работяга и согласился с ребятами.

Посовещавшись, местный блатпарламент в порядке исключения снял мораторий на изнасилование, и дерзкий непокорный раб стал… шлюхой. С красивым именем Диана.

Он никогда не откликается на своё новое имя. Вот и всё, на что хватает теперь его непокорности.

Все в лагере знают эту историю. Все в курсе, как оно было на самом деле, но помалкивают в тряпочку. Где доказательства? Слова Дианы против слов блатных и одного работяги, который на кресте поклянется, если понадобится, что шлюха лжёт.

Поэтому, если уж ты собираешься изничтожить, «забобрить», превратить в жалкого раба какую-нибудь сволочь – делай это при большом скоплении свидетелей. Как я.

Я не дал ублюдку возможности выкрутиться. Пара сотен глаз видела, как я сделал из человека животное. Пара сотен глаз узрела настоящую магию: волшебное зелье в одно мгновение превратило бога в червя.

Коварное предательство любимой шлюхи.

Шлюха…

Мне начинает нравиться это слово.

Чёрта с два я бы признался вам в этом, но я ведь умираю, не забыли? Скоро я исчезну из этого сраного мира. Поэтому мне уже всё равно. Плевать. А кроме того, вы же читаете эту книгу, а значит, в любом случае всё узнаете. Токарь и Нина будут говорить обо мне ещё не раз.

Ну и пусть.

Я – шлюха.

Но я стал ею не сразу. Сначала меня сделали рабом.

Бар на первом этаже придорожного мотеля работал круглосуточно. Трасса никогда не спит. Не спит и бар, готовый встречать заезжих посетителей даже глубокой ночью. Ведь, как правило, только ночью дальнобойщики и просто путешествующие на машинах могут позволить себе, заглушив мотор, пропустить по стаканчику пива или чего-нибудь покрепче.

Когда Токарь допил вторую бутылку водки, время приблизилось к пяти часам утра. Кроме него, бармена и официантки, клюющей носом перед телевизором, в зале не было никого. Бармен – молодой мужчина, внешне очень сильно похожий на того, кто заселял Токаря и Нину прошлым днём. Вероятно, сын. Позёвывая и обречённо поглядывая на часы, он выслушивал пьяную исповедь перебравшего постояльца четвёртого номера, деликатно кивая в нужных местах. Правда, когда бармен понял, что Токарь не обращает никакого внимания на то, слушают его или нет, он совершенно открыто стал раскладывать пасьянс на экране своего смартфона, периодически, с равными промежутками, говоря «угу», даже не задумываясь, к месту оно или нет.